О ЧУЖЕБЕСИИ И НЕОБХОДИМОСТИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ

О ЧУЖЕБЕСИИ И НЕОБХОДИМОСТИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ

Аркадий Минаков

До сих пор нет ни одного сколько-нибудь серьезного исследования, посвященного феномену западнического «чужебесия», как и западничеству в целом.

«Чужебесие – это бешеная любовь к чужим вещам и народам, чрезмерное, бешеное доверие к чужеземцам. Эта смертоносная чума (или поветрие) заразила весь наш народ». Так писал во второй половине XVII века в своем трактате «Политика» сторонник славянского единства Юрий Крижанич. Ничего подобного нельзя было представить как сколько-нибудь распространенное явление в XIV–XVI веках в Московской Руси, вполне «монолитном» в духовном и культурном плане государстве. Но в XVII веке достаточно интенсивные контакты верхушки правящего слоя с представителями инославных государств (Крижанич имел в виду преимущественно немцев-протестантов) привели к резкому ослаблению защитных реакций прежде всего верховной власти: «чужебесие многих наших правителей свело с ума и одурачило».

В результате, утверждал Крижанич, иностранные интересы, идеологии, обычаи оказались для славян, в том числе и для русских, более приоритетными, чем свои собственные: «У нас чужеземцам наибольшая честь и доход… Помогая, разоряют… Сеют раздоры… Обижают во время торговли… Заключают обманные соглашения… Дурачат с помощью подарков… Благодеяния поддельные, дорогие, зловредные… Торговцы доводят нас до нищеты… Позорят нас своими насмешками и руганью… Сеют смятение и ереси и обращают нас в рабство.

.. Себе берут спокойную жизнь, а нам оставляют рабство и труд… Побежденные оружием – побеждают речами… Заключают союзы, вредящие нам… Заключают с нами шутовские и нелепые договоры… Высмеивают нашу любовь и человечность… Обманывают нас под видом посредничества… На позор нам принимают наше гражданство… Учат роскоши, порокам, грехам и суеверию… Прельщают нас суетным неистинным учением… Еретики, чтобы опорочить истинную веру, хулят народ и преувеличивают его грехи…». Следует подчеркнуть, что Крижанич подобным образом описывал положение дел в тогдашнем славянском мире в целом, хотя, разумеется, в какой-то мере все это было характерно и для Московского царства.

Спустя несколько десятилетий после написания «Политики» Петр I сформулировал цель своих реформ, если верить преданию, следующим образом: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Однако теперь, по прошествии уже более трех столетий, можно констатировать, что во многом это была лишь абстрактная декларация. В реальности петровская «страсть к иноземным диковинам» обернулась не только заимствованием бесспорно необходимых для России новаций (европейской науки, флота, армейской организации и т. д.), но и резким усилением роли иностранцев при русском дворе, утратой трезвого понимания национальных интересов России во внешней политике, которая оказалась на длительное время в значительной мере подчиненной интересам иностранных государств, беспрецедентным по масштабу закрепощением крестьянства, сломом религиозных и культурных традиций, а главное – созданием влиятельного слоя образованных людей, считающих своей главной целью пересадку на русскую культурно-историческую почву европейской цивилизационной модели. «Чужебесие» во многом окрасило петровские реформы, на что не могла не отреагировать национально-ориентированная русская мысль.

Русские консерваторы, отстаивающие и развивающие русские религиозные и культурно-исторические традиции, в первой четверти XIX века немало размышляли о роли Петра I и его реформ в русской истории. И надо сказать, эти размышления, как правило, были резко критическими. Наиболее глубокой критике деятельность Петра I была подвергнута в «Записке о древней и новой России» (1811) Карамзина, в которой историк заговорил о том, что стремление этого императора преобразовать Россию в подобие Европы подрывало «дух народный», то есть самые основы самодержавия, «нравственное могущество государства». Страсть Петра I «к новым обычаям переступила в нем границы благоразумия».

Главной причиной петровского подражательства и космополитизма Карамзин считал отсутствие национального воспитания и влияние иностранного окружения. Плохо воспитанный государь «с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландиею».

Петр привил русским космополитизм, который ослабил чувство патриотизма и национальное начало: «мы с приобретением добродетелей человеческих утратили гражданские. Имя русское имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? … Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь зовем братьями; спрашиваю: кому легче было покорить Россию – неверным или братьям? Т. е. кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? … Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр». При этом, отмечал Карамзин, европеизация осуществлялась насильственным путем: «пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного».

Разрушение древних «навыков», т. е. традиций и обычаев, изображение их смешными и глупыми означало, что государь «унижал россиян в собственном их сердце». Карамзин считал, что государство «может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях». Русская одежда, пища и бороды не мешали заведению школ. Обычаи должны изменяться естественным образом, но «предписывать им уставы есть насилие беззаконное и для монарха самодержавного».

Карамзин фактически обвинил Петра в роковом расколе народа на высший, «онемеченный» слой – и низший, «простонародье»: «со времен Петровых высшие степени отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец увидели немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний». Уничтожение же Патриаршества привело к ослаблению веры.

Отрицательно высказывался об отдельных аспектах петровского царствования и А. С. Шишков: «Он ввел науки и просвещение, но не взял осторожности не допустить вместе с ними войти духу уничижения. Отселе есть у нас науки, но нет их корня; есть просвещение, но не собственное свое, а потому не позволяющее быть нам самими нами: мы почитали себя как бы творением рук чуждых народов. Отселе начало нравственного нашего рабства, от которого мы, при всей силе и торжестве оружия, освободиться не можем; ибо от сего не силою оружия освобождаются, но духом честолюбия и народной гордости, тогда только рождающейся в душах наших, когда воспитывают нас собственные наши отцы, матери и наставники».

В неопубликованном трактате «Исторический взгляд на общества европейские и на судьбу моего отечества» С. Н. Глинка писал о том, что создав флот и новые войско, Петр «не дал России жизни внутренней, самобытной, без которой весь внешний блеск и все вещественные силы рано или поздно падают и исчезают». При Петре I «Люди взрослые были младенцами на шутовских ассамблеях Все было маскерадом и быстрою перестановкою театральных декораций. Новая столица откликнулась не своими словами и все в ней очужеземилось (Петр – А.М.) ни топором, ни дубиною не смог поселить в умах устава правды». Но самое главное, с точки зрения Глинки: «Петр неосторожною и заторопленною рукою двинул народ русский на крепостной быт; дотоле не существовавший».

Ранние русские консерваторы разработали ту систему «антипетровских» аргументов, которую практически целиком использовали и развили славянофилы уже в николаевское царствование. Никто из них не отрицал необходимости заимствований и ученичества и осуждал лишь «чужебесие», приводящее к социокультурному расколу русского мира, разрушению собственных культурных традиций и обычаев, нравственной деградации. Оборотной стороной этого явления становилась внутренняя русофобия, когда, как писал Шишков, «ненавидеть свое и любить чужое» становилось нормой среди части образованного сословия.

Уже неоднократно писалось о том, что появление русской консервативной мысли в первой четверти XIX века было во многом естественной и органичной реакцией на галломанию и «чужебесие» верховной власти и политического класса того времени. Именно поэтому Александр I вынужден был опереться на «русскую партию» в Отечественной войне 1812 года, поскольку ее консервативно-патриотическая программа стала необходимым политическим инструментом для победы над объединенной Наполеоном Европой и преодоления галломании части дворянского высшего общества. Иначе говоря, «русская партия» способствовала мощному всплеску национальной энергии – русскому патриотизму, установлению политического и военного доминирования Российской империи в Европе вплоть до Крымской войны.

Историк М. П. Погодин хорошо отразил этот тектонический сдвиг в русском национальном самосознании, имеющий далеко идущие последствия: «Отразив победоносно такое нападение, освободив Европу от такого врага, низложив его с такой высоты, обладая такими средствами, не нуждаясь ни в ком и нужная всем, может ли чего-нибудь опасаться Россия? Кто осмелится оспаривать ее первенство, кто помешает ей решать судьбу Европы и судьбу всего человечества, если только она сего пожелает?». Кроме того, деятельность «русской партии» несомненно дала импульс развитию оригинальной русской культуры.

После 1812 года в русской мысли начинает интенсивно развиваться направление, связанное с обоснованием русской самобытности, особого пути России, осознания ее отличия от Европы. В этом дискурсе две цивилизации – Русская и Западная – отчетливо воспринимаются как своего рода «расходящиеся галактики»: «Россия – не Европа». М. П. Погодин провозгласил наступление принципиально нового этапа русской истории, знаменующего превосходство России над Западом: «Император Александр вступив в Париж, положил последний камень того здания, которого первый основной камень положен Петром Великим на полях Полтавских. Период русской истории от Петра Великого до кончины Александра должно назвать периодом европейским… С императора Николая, которого министр (С. С. Уваров – А.М.), в троесловной своей формуле России, после православия и самодержавия поставил народность… начинается новый период русской истории, период национальный, которому на высшей ступени его развития будет принадлежать, может быть, слава сделаться периодом общей истории Европы и человечества». В какой-то мере, с Погодиным сходились не только официальные идеологи, вроде С. С. Уварова и С. П. Шевырева, но и многие ведущие представители интеллектуального слоя: «любомудры» (Д. В. Веневитинов, Ф. Ф. Одоевский и др.), А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Ф. Т. Тютчев, славянофилы А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков. Они ясно и отчетливо ставили вопросы об отличиях русской истории от истории Западной Европы. Одновременно все они явились активными участниками процесса «русификации» культуры, когда произошел массовый переход элиты с французского языка на русский, закончилась эпоха ученичества и подражательства, а русские наука и культура начали приносить зрелые плоды.

С этого периода в русской жизни начали борьбу два разнонаправленных процесса. С одной стороны – осознание основ и культурное вызревание самобытной русской цивилизации, что нашло отражение в самых разных областях общественной, культурной и государственной жизни. Символами и проявлениями этой цивилизации стали такие разные явления как поворот к византийскому святоотеческому наследию после «западного пленения» в Русской Православной Церкви, творчество зрелого Пушкина, Гоголя, Достоевского, осмысление основ русской самобытности славянофилами и почвенниками, трактаты «Россия и Европа» Н. Я. Данилевского и «Византизм и славянство» К. Н. Леонтьева, анализ феномена самодержавия в труде Л. А. Тихомирова «Монархическая государственность», становление оригинальной русской религиозно-философской мысли, создание архитектурного «русского стиля», творчество художников М. В. Нестерова и В. М. Васнецова, пронизанная православными и патриотическими мотивами классическая музыка М. И. Глинки, П. И. Чайковского и М. П. Мусоргского, грандиозный политический проект Столыпина, крестьянская кооперация и многое другое. Процесс этот насильственно был прерван в 1917 году.

Параллельно шел и принципиально другой процесс – в лоне различных направлений западничества возникли и быстро развились разрушительные формы радикального «чужебесия», развивалась, используя термин Л. Н. Гумилева, антисистема, отрицающая все, связанное с русскими традициями. Западничество демонстрировало леность мысли, оно оказалось крайне неоригинальным, сама мысль о национальном творчестве им зачастую отторгалась.

Верх в нем взяли те умонастроения и идеи, которые рассматривали историческую Россию как то, что подлежало безусловному уничтожению (или как минимум радикальному преобразованию) во имя идеи прогресса, либерального или социалистического. «Чужебесие» приняло новые формы. Специфика русской истории для сторонников этого взгляда сводилась исключительно к подчеркиванию «отсталости» России в сравнении с эталонной цивилизацией. Первоначально крайне отрицательный взгляд на русскую историю, православие, государственность, самые основы бытия России, был выражен в первом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева, мыслителем далеким по своим взглядам от либералов и социалистов, он был религиозным западником, идейно близким к французским традиционалистам. С нелегкой руки А. И. Герцена этот документ традиционно трактуется как важное звено эволюции «освободительного движения». Чаадаев утверждал, что русские никогда не шли об руку с прочими народами, не принадлежали ни к одному из великих семейств человеческого рода, у них совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса, они принадлежат к числу тех наций, которые, «как бы не входят в состав человечества», плод христианства для них не созревал, они чужды идей долга, справедливости и порядка, они чужды простой благоустроенной жизни. Их прошлое – «дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество», дух которого позднее унаследовало самодержавие, они равнодушны к добру и злу, к истине и ко лжи, ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной русской почве, «мы составляем пробел в нравственном миропорядке». Стоит привести оценку русского историка второй волны эмиграции Н. И. Ульянова, которую он дал первому «философическому письму», точнее, его восприятию и интерпретации в стане российских западников-радикалов: «Россия ублюдочна от рождения, она – унтерменш (недочеловек — А.М.) среди народов. Кто не заметил этих высказываний, тот ничего не понял в русской теме «философических писем». Русское национальное самосознание, в процессе самосовершенствования, проходило и впредь, вероятно, будет проходить через величайшие самоотрицания, но пройти через это – не значит ли лишиться всякого самосознания?». Однако подобное национальное самоотрицание оказалось своего рода альфой и омегой радикального «чужебесия». Это же самоотрицание выражала и кощунственная поэтическая формула одного из «невозвращенцев» николаевского царствования, ставшего католическим монахом, В. С. Печерина: «Как сладостно отчизну ненавидеть, / И жадно ждать ее уничтоженья, / И в разрушении отчизны видеть Всемирного денницу возрожденья!».

Подобное русофобское умонастроение наложилось на начавшие интенсивно проникать в Россию в 1840-е годы социалистические идеи, предполагающие ликвидацию не только частной собственности, но и национальной государственности, религии, семьи, индивидуальности. Следует подчеркнуть, что в весьма специфической среде, которую представляли собой российские либералы и радикалы, соответствующие западноевропейские идеи приобретали характер религиозной доктрины, их воспринимали абсолютно некритично, а результат их реализации на русской почве виделся как своего рода подобие Царства Божьего на земле.

Во второй половине XIX века и в начале XX века представители и либерализма, и марксизма – безусловно западнических по своему характеру и генезису идеологий, – доминировали в российском обществе, именно им принадлежала культурная гегемония. Абсолютное большинство в русской печати второй половины XIX века представляли газеты и журналы леволиберального и радикального направлений. Примерно такая же ситуация была на значительной части университетских кафедр. Консервативные издания, отстаивающие национальные интересы и призывающие к творческому развитию национальной традиции, за редким исключением влачили жалкое существование, подвергались диффамации, моральному террору и травле, в том числе на высшем уровне, и, по сути, были большей частью маргинализованы. Разумеется, это было ярким показателем того кризиса, в котором пребывала Российская Империя после болезненных и во многом неудачных реформ 1860-70-х годов, приведших к гибели от рук террористов их инициатора Александра II.

Следует понимать, что со времени радикально-западнических реформ Петра I российская государственность была отнюдь не консервативной по своей природе. Ее космополитические и западно-ориентированные верхи и бюрократия часто ограничивали и сводили на нет творческий потенциал русских традиционалистов. Они оказывали лишь эпизодическое, «точечное» воздействие на государственную власть, его ни в коем случае не стоит преувеличивать. Системного, постоянного влияния консерваторов в России не было. Дореволюционная власть апеллировала к русской идентичности, консервативным ценностям, как правило, тогда, когда имел место цивилизационный вызов, угрожающий самому существованию государства, например, в 1812 году. Правые консерваторы, отстаивающие ценности русской цивилизации, способствовали спасению власти в 1905–1907 годах. Но после того, как произошла частичная стабилизация, либеральная бюрократия, при пассивном отношении монарха, расколола национально-консервативное движение и сделала многое для его фрагментации и политической компрометации.

В феврале 1917 года государство защищать было уже некому. Различные политические партии и течения западнической ориентации получили беспрецедентный шанс реализовать свои проекты при поддержке соответствующих политических сил на Западе. Именно они несут политическую, идейную и моральную ответственность за Февраль и Октябрь 1917 и их последствия.

Историческая Россия прекратила свое существование, а государственное образование, которое возникло на ее месте, ориентировалось на ту модель общественного прогресса, которая пользовалась поддержкой огромного числа влиятельных западноевропейских интеллектуалов и политиков. В рамках этой модели русская история, Православие, русская культура, русский патриотизм рассматривались как явления, однозначно враждебные «диктатуре пролетариата» и «мировой революции». СССР был построен на основе «социалистического федерализма», предполагающего создание всемирного союза социалистических республик, а русский народ был под лозунгом «права наций на самоопределение» искусственно поделен на собственно русских, украинцев и белорусов, проживавших в соответствующих «социалистических республиках», причем в УССР и БССР происходила замена национальной идентичности, разумеется, в рамках «социалистического выбора». Старая русская элита была уничтожена или была вынуждена эмигрировать, национальное самосознание русских подавлялось. Вопрос об особой русской цивилизации, казалось бы, был окончательно снят с повестки дня всемирной истории.

Однако с 1930-х началось национал-большевистское перерождение социалистического проекта. В рамках самой советской системы, которая первоначально возникла как абсолютный антипод русскому консервативному проекту (достаточно вспомнить основные цели левого западнического проекта: ликвидация частной собственности, государства, религии, церкви и религии, права, семьи, отрицание патриотизма во имя интернационализма и т. д.), с начала 1930-х годов постепенно произошел своего рода «псевдоконсервативный» переворот (я осознаю условность этого термина, но не могу подобрать более точный), осуществляемый группой Сталина-Жданова. Сложился своего рода «советский псевдоконсерватизм» с элементами национал-большевизма в рамках тоталитарной идеологии и монополии коммунистического государства на любые решения в политической, экономической, идеологической, культурной и т. д. сферах. После политического и затем физического уничтожения значительной части левацких элементов в большевистской партии важными элементами этого ситуативного «псевдоконсерватизма» стали советский патриотизм, выборочная апелляция в пропаганде к фактам исторического прошлого, обращение через призму партийной цензуры к образам великих князей и царей, полководцев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, Петра I, Суворова и Кутузова. Тогда же в течение считанных лет, в особенности в годы Великой Отечественной войны, произошло окончательное оформление жесткой номенклатурной иерархии, началось дозированное сотрудничество с Православной церковью, были запрещены аборты, началась защита семейных ценностей и общественной морали, была сделана ставка на традиционные формы искусства и культуры в рамках социалистического реализма. «Советский псевдоконсерватизм», пусть в редуцированной, искаженной, порой в эстетически и интеллектуально вульгарной, плакатно-пропагандистской форме объективно противостоял ценностям общества массового потребления, авангарда и постмодернизма, сексуальной революции второй половины XX века. Конечно, отрицание ряда базовых классических консервативных ценностей в советский период неизменно преобладало: отрицалось право частной собственности, верховенства права, шла непрерывная борьба против религии, декларировался принцип пролетарского интернационализма и т. д.

Так или иначе, социалистический режим, в прагматических целях использовавший в своих целях отдельные элементы русской традиции, оказался в конечном итоге враждебным некоторым фундаментальным основам западного мира. В послевоенные годы Запад начинает воспринимать СССР как наследника исторической России. Во многом «холодная война» была обусловлена и этим фактором. Значительная часть западных левых, которые поначалу восторженно отнеслись к социалистическому эксперименту и всячески его поддерживали, затем усмотрели в политике СССР возрождение вредоносного «великодержавия» и «русского империализма».

В 1960-е годы возникла так называемая «русская партия», неоднородная по своему составу и программным положениям. Несмотря на известную пестроту и противоречия между участниками этого движения, основные задачи были едины для всех ее деятелей: защита прав русского народа, его традиций, культуры; главенство национальных интересов над интернациональными; антизападническая пропаганда как эффективный инструмент в борьбе с космополитическими влияниями.

Национал-большевистская часть «русской партии» (В. Ганичев, В. Кожинов, С. Семанов, М. Лобанов, С. Куняев и др.) сочетала «советский псевдоконсерватизм» с интересом к некоторым аспектам истории дореволюционной России, Православной Церкви, идеям некоторых классиков консервативной мысли. Красный террор, внутрипартийная борьба, репрессии 1930-х годов трактовались национал-большевиками как противостояние русского народа (под водительством «подлинных» большевистских вождей, вроде Сталина) и «космополитических сил», представителем которых был Троцкий и его сторонники. Часть из них, так называемые писатели-«деревенщики» (В. Распутин, В. Белов, В. Астафьев, В. Солоухин и др.) описывали черты патриархального быта русской деревни и ее колоссальную ломку и уничтожение в советские годы, в их мировоззрении ценности православия и приверженность к дореволюционной культурной традиции преобладали. Нелегальная часть «русской партии» (И. Огурцов, В. Осипов, А. Солженицын, И. Шафаревич, Л. Бородин и др.), мыслившая и действовавшая в традициях классического русского консерватизма, расценивала революцию 1917 года и советский строй как явления антинациональные, антихристианские, чуждые исконным народным традициям и приведшие страну в исторический тупик. «Русская партия» постепенно оказывала все более сильное влияние на культурные процессы, идущие в стране, особенно в конце 1970-х начале 1980-х годов. Однако это альтернатива не имела шансов реализоваться в политической сфере. «Русская партия» не разработала сколько-нибудь масштабного собственного политического проекта и вдобавок к этому подверглась серьезным гонениям в период правления Ю. В. Андропова. В итоге, в ветшавшем СССР несопоставимо большими возможностями располагали либеральные западники.

Перестройка и 1991 год стали временем окончательного краха радикально-западнического социалистического проекта и одновременного торжества либерального-западнического проекта. Распад СССР привел не просто к расчленению русского народа, значительная часть которого оказалась за пределами Российской Федерации, но и к его цивилизационному расколу в результате смены идентичности, которая произошла еще в советский период со значительной частью русских, проживавших на территории Украины и Белоруссии.

После шока и апатии 1990-х и начала «нулевых» годов «русский вопрос» существенно обострился. Наибольшую опасность стала представлять собой такая болезнь русской нации, как украинство, представляющее собой разновидность вульгарного «хуторянского» западничества, радикально дистанцировавшегося от ценностей Русского мира, сделавшего ставку на «эуропейский» выбор, на радикальную русофобию и практики нацистских коллаборационистов Бандеры-Шухевича. Российский «креативный класс» видел в украинстве союзника и сквозь пальцы смотрел на его преступные намерения и действия.

В 1990-е начался новый либерально-западнический эксперимент, главной целью которого была попытка российского пост-номенклатурного класса вписаться в глобальный западный проект. Его весьма влиятельная часть следовала стратегии «вписывания в глобальный мир».

Во второй половине «нулевых» годов новый вариант российского западничества был политически и нравственно изрядно скомпрометирован в глазах власти в 2011–2012 годы, что вызвало к жизни феномен официального консерватизма, актуализировавшего идеи многополярного мира, собирания разделенного русского народа, опоры на традиционные христианские ценности.

Массовое стремление к воссоединению русского народа, сохранению русской идентичности, рост национального самосознания вопреки искусственным границам, проведенным по воле советской и пост-советской номенклатуры, были использованы государственной властью в 2014 году, что привело к событиям Русской весны, воссоединению Крыма и образованию ЛДНР.

Это вызвало негативную реакцию Запада, осуществившего государственный переворот на Украине. Началась чудовищная 8-летняя война с русскими республиками, замалчиваемая российскими либералами и западными политиками и СМИ, в ходе которой украинский национализм окончательно приобрел статус государственной идеологии, разделяемый ведущими политиками, силовиками, СМИ, деятелями образования, науки и культуры и т. д. Как государство Украина превратилась, таким образом, в Анти-Россию, осуществляющую геноцид и культуроцид русских, стремящуюся в НАТО и вынашивающую планы создания собственного оружия массового уничтожения, направленного против России.

22-24 февраля 2022 года открылась новая страница русской и всемирной истории. На наших глазах началась битва цивилизаций: Западной, орудием которой выступает бандеризированная Украина, и возрождающейся Великой России, стремящейся к объединению всех ветвей русского народа.

Не касаясь военных аспектов происходящих событий, можно констатировать, что сейчас наиболее опасные и вызывающие формы политического и культурного «чужебесия» внутри страны купированы. Однако для значительной части политического и «креативного» класса в силу его кровных экзистенциальных интересов уроки истории пошли впрок. В западническом дискурсе игнорируется тот факт, что наиболее разрушительные и кровопролитные для России войны (за исключением татаро-монгольского нашествия) шли именно с Запада (польская и шведская интервенция в период Смуты начала XVII века, Северная война, Отечественная война 1812 года, Крымская война, Великая Отечественная война, в трех последних случаях Россия имела дело с объединенным Западом). Что все основные социальные катастрофы в истории России XX века – следствие «чужебесия», игнорирования национального опыта, нетрезвого и романтического отношения к коллективному Западу, стремления системной пересадки чуждых моделей на русскую почву. Что «позитивное», а по сути, снисходительно-оскорбительное отношение к России и сомнительные комплименты Запад демонстрировал, как правило, в периоды ее максимальной слабости, ее зависимости от Запада, например, при временном правительстве Керенского, в «перестройку» Горбачева и 1990-е годы при Ельцине. Современное российское «чужебесие» не просто поражено русофобией, оно приобрело предельно радикальные и патологические формы, вплоть до мечтаний о десуверенизации России, ее расчленении на ряд мелких государств с фактическим колониальным статусом; оно демонстрирует полный разрыв с нацией, с ее культурой, историческим опытом; продвигает расистский подход к большинству как «генетическому мусору». В самое последнее время оно превратилось в откровенный коллаборационизм.

Завершая, хочу подчеркнуть очевидное. Невозможно подставить под сомнение саму необходимость учебы и заимствования западных достижений, это совершенно необходимые и нормальные процедуры, без которых не смогла бы жить значительная часть человечества. Ученичеству у Запада Россия обязана многим. Но также и очевидно, что эти заимствования в научной, технической, культурной сферах должны прежде всего усиливать русскую цивилизацию, а не ослаблять и не раскалывать ее в интересах геополитических конкурентов. И еще. До сих пор нет ни одного сколько-нибудь серьезного исследования, посвященного феномену западнического «чужебесия», как и западничеству в целом. Это конечно, не случайно и свидетельствует о том, что изучение такого рода тематики «блокировалась» лидерами научного сообщества, как на сознательном, так и подсознательном уровнях и не поддерживалось современным политическим классом. Да и в целом наиболее серьезные, острые проблемы, связанные с изучением русской цивилизации, ее болезней, подобной украинской, до сих пор являются уделом преимущественно патриотических публицистов. Чтобы выйти из этой ситуации, государство должно сформулировать ясную стратегию развития Великой России во всех жизненно важных сферах, стать выразителем интересов государствообразующего русского народа и дружественных ему народов.

«Чужебесие – это бешеная любовь к чужим вещам и народам, чрезмерное, бешеное доверие к чужеземцам. Эта смертоносная чума (или поветрие) заразила весь наш народ». Так писал во второй половине XVII века в своем трактате «Политика» сторонник славянского единства Юрий Крижанич. Ничего подобного нельзя было представить как сколько-нибудь распространенное явление в XIV–XVI веках в Московской Руси, вполне «монолитном» в духовном и культурном плане государстве. Но в XVII веке достаточно интенсивные контакты верхушки правящего слоя с представителями инославных государств (Крижанич имел в виду преимущественно немцев-протестантов) привели к резкому ослаблению защитных реакций прежде всего верховной власти: «чужебесие многих наших правителей свело с ума и одурачило».