ПРАВДА ГРОЗНОГО ЦАРЯ

В. Г. МАНЯГИН

ПРАВДА ГРОЗНОГО ЦАРЯ

ЧАСТЬ II

НА БАРРИКАДАХ ИСТОРИИ

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Состоялся суд Боярской Думы. Улики были неопровержимы: договор изменников с их подписями находился в руках у Иоанна. И бояре, и князь Владимир Старицкий, постаравшийся отмежеваться от заговора, признали мятежников виновными. Историки, основываясь на записках германского шпиона Штадена, сообщают о казни Челяднина-Федорова, Ивана Куракина-Булгачова и князей Ростовских. Их всех якобы жестоко пытали и казнили. Насколько этому можно верить? Во всяком случае, из мемуаров Горсея известно, что князь Иван Куракин, второй по важности участник заговора, остался жив и, более того, в 1577 г., спустя десять лет, занимал важный пост воеводы г. Вендена. Осажденный поляками, он пьянствовал, забросив командование гарнизоном. Город был потерян для России, а князь-пьяница наконец казнен.

Показателен для историографии опричного периода казус с князьями Воротынскими. В исторической литературе упоминаются три брата Воротынских: Михаил Иванович, Александр Иванович и Владимир Иванович. У некоторых авторов все трое слились в одну «образцово-показательную жертву деспотии», чей ужасный конец, как всегда красочно, описал Карамзин: «Первый из воевод российских, первый слуга государев — тот, кто в славнейший час Иоанновой жизни прислал сказать ему: «Казань наша»; кто уже гонимый, уже знаменованный опалою, бесчестием ссылки и темницы, сокрушил ханскую силу на берегах Лопасни и еще принудил царя изъявить ему благодарность за спасение Москвы — князь Михаил Воротынский, через десять месяцев после своего торжества был предан на смертную муку, обвиняемый рабом его в чародействе и в умысле извести царя… Мужа славы и доблести привели к царю окованного… Иоанн, доселе щадив жизнь сего последнего из верных друзей Адашева как бы для того, чтобы иметь хотя бы одного победоносного воеводу на случай чрезвычайной опасности. Опасность миновала — и шестидесятилетнего героя связанного положили на дерево между двумя огнями; жгли, мучили. Уверяют, что сам Иоанн кровавым жезлом своим пригребал пылающие уголья к телу страдальца. Изожженного, едва дышащего, взяли и повезли Воротынского на Белоозеро. Он скончался в пути. Знаменитый прах его лежит в обители святого Кирилла. «О муж великий! — пишет несчастный (!? — В.М.) Курбский. — Муж крепкий душою и разумом! Священна, незабвенна память твоя в мире! Ты служил отечеству неблагодарному, где доблесть губит и слава безмолвствует…»

Так и тянет спросить: а судьи кто? Изменник Курбский, натравивший на Россию поляков, поднявший уже усмиренного Иоанном крымского хана Девлет-Гирея на новые разбойничьи набеги, с которыми и пришлось бороться Михаилу Воротынскому. Как посмел ренегат, продавший Отечество за 4000 десятин ляшской земли, написать о России такие слова? Впрочем, удивляться нечему: и сейчас достаточно желающих списать свои подлости на счет «этой страны». И все же удивляет: как мог умный и опытный Карамзин поверить изменнику?

Подлинная жизнь М. Воротынского прошла иначе. Начнем с конца: в Кирилло-Белозерском монастыре лежит прах не Михаила, а Владимира Воротынского. Над его могилой вдова даже воздвигла храм. Владимир попал в монастырь еще в 1562 г., когда его братьев Михаила и Александра постигла опала. Но историки не утруждали себя поисками истины, а сочиняли мифы о «царстве террора» и потому Александр и Владимир были забыты, а все «шишки» достались наиболее знаменитому из братьев — Михаилу, с которым произошли самые невероятные приключения.

Если верить корифеям исторической науки, повторяющим побасенки Курбского, то в 1560 г. Михаил сослан в Белоозеро, но в 1565 г. вызван оттуда и, по словам Курбского, был подвергнут пытке. Его жгли на медленном огне, а царь, разумеется, лично подгребал под него горячие угли своим посохом. После этого Воротынский будто бы умер на обратной дороге в Белоозеро (Валишевский). Однако вскоре «замученный до смерти» князь получает во владение город Стародуб-Ряполовский (С. Ф. Платонов) и одновременно шлет царю из монастырского заточения письмо, в котором жалуется на то, что ему, его семье и 12 слугам не присылают полагающихся от казны рейнских и французских вин, свежей рыбы, изюма, чернослива и лимонов (Валишевский). В 1571 г. Михаил неожиданно меняет монастырскую келью на кресло председателя комиссии по реорганизации обороны южных границ, побеждает в июле 1572 г. крымцев при Молодях (Зимин А. А., Хорошкевич А. Л.), а в апреле 1573 г. его вторично, и опять же собственноручно, поджаривает Иоанн (Зимин А. А., Хорошкевич А. Л.). И в довершение всех нелепиц, через год после своей второй смерти Михаил подписывает 16 февраля 1574 г. новый устав сторожевой службы (Зимин А. А., Хорошкевич А. Л.)! Причем два последних взаимоисключающих факта сообщаются в работе известных советских историков Зимина и Хорошкевич «Россия времени Ивана Грозного».

Из всего вышеизложенного ясно, что «исследователи» слегка переусердствовали в своем стремлении приписать Иоанну еще одно злодейство. Воротынский, в отличие от Курбского, был действительно выдающимся государственным деятелем и военачальником и на протяжении всей своей жизни оставался верен царю. Судя по многочисленным противоречиям в данных различных историков, едва ли даже половина описываемых ими событий произошла в действительности. Понятно, что письмо о рыбе и лимонах написал Владимир Воротынский, благополучно и комфортабельно проживший у монастырских стен более десяти лет и скончавшийся в окружении родных и многочисленных слуг, тогда как Михаил провел эти годы, занимаясь активной политической деятельностью и участвуя в военных походах. Само собой разумеется, что если бы Михаил был замучен Иоанном в 1565 г., то он не смог бы одержать победу в 1572 г. Как только историки это сообразили, они отодвинули дату его смерти на 1573 г. Теперь им, видимо, следует задуматься над тем, как объяснить подпись, поставленную в феврале 1574 г. Но разве можно после этого верить описаниям пыток, которым якобы был подвергнут М. Воротынский?

Клевета коснулась не только взаимоотношений Иоанна с отдельными личностями, в искаженном виде представлялись многие значительные исторические события того времени.

Так, к весне 1571 г. стало известно, что крымцы готовят большой набег. Пять земских полков и один опричный встали на берегах Оки. Побыв некоторое время с войсками, царь отъехал в глубь страны. Историки не преминули вслед за Курбским и иностранцами обвинить царя в трусости. «Царь бежал, — причитает Карамзин, — в Коломну, оттуда в Слободу, мимо несчастной Москвы; из Слободы к Ярославлю, чтобы спастися от неприятеля, спастися от изменников…». Еще больше интересных и, главное, одному ему известных подробностей приводит Горсей: «Когда враг приблизился к великому городу Москве, русский царь бежал в день Вознесения с двумя сыновьями, богатством, двором, слугами и личной охраной в 200 000 стрелков».

Опять мы видим противоречия в данных историков. Если у Карамзина царь «бежит» мимо Москвы, то у Горсея из Москвы — с казною, придворными и детьми. И почему отъезд Иоанна из столицы ставится ему в вину? Никому не приходит в голову обвинять в трусости Великого князя Георгия, бежавшего из осажденного Батыем Владимира на Сить для сбора войск. А там последствия были гораздо тяжелее: не только полная гибель города со всеми гражданами, но и 240-летнее татарское иго. Однако что для Георгия историки считают государственной необходимостью, то для Иоанна Грозного, по их мнению, — преступная трусость.

В реальности же дело происходило так: в начале мая 1571 г. разведка доложила, что татар не видно и набег, скорее всего, откладывается. Поэтому царь счел возможным 16 мая вернуться в столицу. Иоанн не знал, что в это время от 120 до 200 тысяч крымцев уже подходили к границе Руси. Но шли они не привычной дорогой, а тайными путями, в обход сторожевых застав. Их вели знатные изменники под предводительством Кудеяра Тишенкова.

23 мая — через неделю после отъезда царя! — Девлет-Гирей неожиданно вышел к Оке и переправился там, где его не ждали, в неохраняемом месте, причем «благодаря тайным осведомителям» — высокопоставленным изменникам в русских рядах. Об измене говорит и то, что пока татары переправлялись, русское войско, пять земских полков — 120 000 человек — не сдвинулись с места и не пытались препятствовать переправе, ссылаясь на царский приказ не покидать предназначенных для охраны рубежей.

Только опричный полк под командой Я. Ф. Волынского встал на пути у татар. Но число смельчаков не превышало 6000 человек и они были просто сметены 100-тысячной Ордой. Дождавшись, пока татары закончат переправу и уйдут к Москве, земские храбрецы, так и не сделав ни единого выстрела, снялись с позиций и поспешно бежали в столице. Царь, узнав о случившемся и прекрасно понимая, что причиною такого положения дел является не только преступная халатность земских воевод Бельского и Мстиславского, но и прямая измена, был вынужден покинуть Москву и, уж конечно, не с двумя сотнями тысяч, а хорошо если с двумястами опричниками. Для организации обороны города царь оставил весь резерв во главе с М. И. Вороным-Волынским.

Земские полки, бежавшие от Оки, вместо того, чтобы встретить врага в чистом поле, поспешно сели в осаду среди деревянных московских посадов. На другой день, 24 мая, татары зажгли предместья. Пожар был ужасен. Армия погибла в огне, воевода И. Д. Бельский задохнулся в подвале дома, где пытался спрятаться, комендант Москвы Вороной-Волынсков сгорел, самоотверженно пытаясь спасти опричный двор. Татары, переловив разбегавшихся из пламени жителей, ушли восвояси.

Карамзин и иноземные мемуаристы объявили о 800 тысячах погибших и о 150 тысячах пленных. Цифры совершенно несуразные, даже если предположить, что в Москву собралось все окрестное население. Сами крымцы, сообщая о победе своим союзникам Сигизмунду и Курбскому, писали о 60 000 убитых и таком же количестве пленных. Сразу же после набега были казнены князь М. Черкасский, не сумевший провести в срок мобилизацию всех опричных войск для отпора крымцам, и князь В. И. Темкин-Ростовский, ответственный за организацию обороны столицы. Князь Мстиславский, письменно признавший свою ответственность за поражение, был прощен благодаря ходатайству митрополита Кирилла.

Как руководитель, Иоанн сделал верные выводы из поражения 1571 года. Комиссия М. Воротынского разработала эффективный план защиты южных рубежей, в соответствии с которым «в 70-х годах XVI века правительство обставило степь цепью острогов… и под ее защитой крестьяне осмелились вторгнуться в области, бывшие доселе вотчиной кочевников». Засечная черта представляла собой мощный комплекс оборонительных сооружений, протянувшихся на сотни километров в длину, и состояла из крепостей, острогов, сторожевых башен, валов, рвов, засек и прочих инженерных сооружений того времени, защитивших территорию государства от неожиданных нападений татарской конницы. Некоторые валы достигали в высоту 15 метров (пятиэтажный дом). По грандиозности эту Засечную черту можно сравнить с Китайской стеной. Только выполнена Великая Русская стена была из земли и дерева, и потому до сегодняшнего дня от нее сохранились лишь незначительные фрагменты.

Грозный царь, реформировав оборону южной границы, преподнес землепашцам поистине царский подарок — плодороднейшие черноземные степи, а также (и это еще важнее!) избавил людей от страха перед татарским рабством, за что народ поминал его добрым словом не одно десятилетие. С того времени сила крымской орды стала убывать, а созданная царем Иоанном и его соратниками система обороны прослужила России более ста лет — до Петра I.

Но Грозный в качестве талантливого государственного деятеля совсем не устраивал его «биографов». Они творили образ деспота на троне и в соответствии с такой задачей интерпретировали все его действия.

В 1580 г. царь провел полицейскую операцию, положившую конец благополучию немецкой слободы. Враждебные России зарубежные силы тут же воспользовались этим для очередной пропагандистской атаки на Грозного. Так, например, одиозный померанский историк пастор Одерборн описывает события в мрачных и кровавых тонах: по его словам, царь, оба его старших сына Иван и Федор (святой благоверный царь Феодор Иоаннович, канонизирован Русской Православной Церковью), опричники, все в черных одеждах, в полночь ворвались в мирно спящую слободу, убивали невинных жителей, насиловали женщин, отрезали языки, вырывали ногти, протыкали людей добела раскаленными копьями, жгли, топили и грабили. Правда, поляк Валишевский считает, что данные лютеранского пастора абсолютно недостоверны. Надо добавить, что Одерборн писал свой пасквиль в Германии, очевидцем событий не был и испытывал к Иоанну ярко выраженную неприязнь за то, что царь не захотел поддержать протестантов в их борьбе с католическим Римом.

Совсем по-иному описывает это событие француз Жак Маржерет, много лет проживший в России: «Ливонцы, которые были взяты в плен и выведены в Москву (не те ли, которых «забили» железными палками? — В.М.), исповедующие лютеранскую веру, получив два храма внутри города Москвы, отправляли там публично службу; но в конце концов, из-за их гордости и тщеславия сказанные храмы… были разрушены и все их дома были разорены. И, хотя зимой они были изгнаны нагими, в чем мать родила, они не могли винить в этом никого кроме себя, ибо… они вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны, а их одежды — столь роскошны, что их всех можно было принять за принцев и принцесс… Основной барыш им давало право продавать водку, мед и иные напитки, на чем они наживают не 10 %, а сотню, что покажется невероятным, однако же это правда».

Подобные же данные приводит и немецкий купец из города Любека; не просто очевидец, но и участник событий. Он сообщает, что хотя было приказано только конфисковать имущество, исполнители все же применяли плеть, так что досталось и ему. Однако, как и Маржерет, купец не говорит ни об убийствах, ни об изнасилованиях, ни о пытках.

Но в чем же была вина ливонцев, лишившихся в одночасье своих имений и барышей?

Генрих Штаден, не питающий любви к России, сообщает, что русским запрещено торговать водкой и этот промысел считается у них большим позором, тогда как иностранцам царь позволяет держать во дворе своего дома кабак и торговать спиртным, так как «иноземные солдаты — поляки, немцы, литовцы… по природе своей любят пьянствовать». Данную фразу можно дополнить словами иезуита и члена папского посольства Дж. Паоло Компани: «Закон запрещает продавать водку публично в харчевнях, так как это способствовало бы распространению пьянства». Таким образом, становится ясно, что ливонские переселенцы, получив право изготовлять и продавать водку своим соотечественникам, злоупотребили своими привилегиями и «стали развращать в своих кабаках русских».

Как бы ни возмущались платные агитаторы Стефана Батория и их современные адепты, факт остается фактом: ливонцы нарушили московское законодательство и понесли полагающееся по закону наказание. Михалон Литвин писал, что «в Московии нет нигде шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь его дом разоряется, имение конфискуется, прислуга и соседи, живущие на той же улице, наказываются, а сам хозяин навсегда сажается в тюрьму… Так как московитяне воздерживаются от пьянства, то города их изобилуют прилежными в разных родах мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши… седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото».

Конечно, царь и митрополит встревожились, когда узнали, что в немецкой слободе спаивают их трудолюбивых подданных. Но никаких беззаконий не было, наказание соответствовало закону, основные положения которого приводятся у Михалона Литвина: дома преступников разорили; имущество конфисковали; прислуга и соседи были наказаны плетьми; им даже было оказано снисхождение — ливонцев не заключили пожизненно в тюрьму, как полагалось по закону, а только выселили за город и разрешили построить там дома и церковь. Достаточно гуманно для времен, когда в Англии каждые семь лет в жертву суевериям приносили невинных людей.

10. Поцелуй Иуды

Рассказ об «ужаснейших исступлениях Иоанновой ярости» (Карамзин) придется начать издалека, с еще одной цитаты из Карамзина: «Иоанн карал невинных; а виновный, действительно виновный, стоял перед тираном: тот, кто в противность закону хотел быть на троне, не слушался болящего царя, радовался мыслию об его скорой смерти, подкупал вельмож и воинов на измену — князь Владимир Андреевич».

Имел ли право «русский Тацит» на такие слова? Несомненно.

Противостояние Старицких князей с Москвой имело давнюю историю. Еще в 1537 году князь Андрей Старицкий, отец Владимира и дядя Грозного, поднял совместно с новгородцами мятеж против семилетнего Иоанна. Сам Владимир Андреевич оказался достойным продолжателем «трудов» отца. В марте 1553 г. ему оставался шаг до трона. Шаг через младенца-наследника. Трудно в полной мере оценить великодушие Иоанна, простившего брату покушение на своего первенца. Более того, в 1554 г. царь назначил князя Владимира опекуном своего второго сына — Ивана. Во время военных действий Владимир Андреевич неоднократно командовал русскими войсками. Словом, все, что царь делал для своего двоюродного брата, укрепляло реальное положение Старицкого князя.

И вдруг в 1563 г. Иоанн узнает от служившего в Старице дьяка Савлука Иванова о новых «великих изменных делах» Владимира и его матери, княгини Ефросинии. Царь начал следствие, и вскоре после того в Литву бежал Андрей Курбский, близкий друг Старицкого, его семейства и активный участник всех его интриг. В то же время умирает родной брат царя Иоанна, Юрий Васильевич. Это приближает Владимира Старицкого вплотную к трону.

Царь вынужден был принять ряд мер для обеспечения собственной безопасности. Он заменяет всех ближних людей Владимира Андреевича на своих доверенных лиц, обменивает его удел на другой и лишает двоюродного брата права жить в Кремле. Иоанн составляет новое завещание, по которому Владимир Андреевич хотя и остается в опекунском совете, но уже рядовым членом, а не председателем, как раньше. Такие меры нельзя назвать даже суровыми, они были просто адекватной реакцией на опасность.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ