ПЁТР ТКАЧЕНКО
ДРАМА ГРОЗНОГО ЦАРЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ
НЕ ДОЛЖНО ЦАРЮ ПОСТУПАТЬ ОДИНАКОВО
Нет никаких сомнений в том, что вся сложность в постижении личности Ивана Грозного обусловлена тем, что он был невероятно талантлив во всём, не зная повторений и шаблонов, – как в своих писаниях, так и в принимаемых решениях и поступках. Это, кстати, создавало предпосылки и для его «обвинений». Не в силах понять истинного смысла им предпринимаемого, к нему прикладывали
расхожие, стереотипные представления, которым он никак не соответствовал. Это и становилось основой для его «обвинений». Помимо, конечно, умышленных искажений его личности и его эпохи, основанных, разумеется, на «глубоких убеждениях», то есть на специфических идеологических пристрастиях. Они, эти пристрастия, имеющие давнюю историю, очевидны, и отрицать их бессмысленно. Можно разве только объяснить их мировоззренческую природу.
О том же, что всякому человеку, а тем более царю, не должно поступать одинаково, а, сообразуясь с обстоятельствами, он пишет в первом послании Курбскому: «Неужели же ты, по своему безумному разуму, полагаешь, что царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств?» И точно разгадывает его, как сказали бы сегодня, «комплекс диссидента»: вы же «не разбираете ни обстоятельств, ни покаяния, ни преступности человека, а хотите только с бесовской хитростью прикрыть свою коварную измену лживым названием».
Иван Грозный был не только выдающимся государственным деятелем и политиком, распознавшим истинные пути развития России и, несмотря ни на что, не отступившим от них, но – и выдающимся писателем. Справедливо писал академик Д.С. Лихачев, как мы уже отметили, что в Грозном «мы открываем необыкновенно интересную творческую личность – личность в своём роде единственную и ни на кого не похожую». Послания Ивана Грозного, действительно, остались непревзойдёнными памятниками литературы, свидетельствующими о его высоком интеллектуальном уровне, богословской и исторической образованности. Но с этой точки зрения, «обличители» царя ни в коем разе не рассматривают его, ибо тогда воочию предстанет несостоятельность их доводов и аргументов. Ведь послания тесно связаны с его государственной и политической деятельностью. Так сложилась лукавая «традиция» давать оценку Ивану Грозному не иначе, как через послания, а значит, и воззрения изменника Андрея Курбского, хотя уровни их одарённости, как и интеллектуальные уровни, то есть, способность проникать в суть вещей, просто несоизмеримы.
Иные авторы, ввиду очевидной необыкновенной одарённости Грозного, признают это: «Иван Грозный был, несомненно, одним из самых талантливых литераторов средневековой России, может быть, самым талантливым в ХVI веке» (В. Кобрин). Но странное объяснение находят этому, по сути, отрицающее в царе необыкновенный талант: «Стилистические достоинства литературного произведения, увы, не влекут за собой автоматически моральные достоинства его автора». Перед нами обыкновенное позитивистское отношение к творениям духа вообще, а к литературе в особенности, когда в литературе видится лишь сила служебная, лишь некое украшательство, а не глубинное проникновение в суть вещей.
Нынешние «обличители» Ивана Грозного, во что бы то ни стало и любой ценой, выискивают порой удивительные по своей нелогичности аргументы. Признавая теперь уже за царём блестящий ум, иные из них, тем не менее, объявляют его талантливым, лишь в писаниях, отказывая в талантливости в его практической государственной деятельности: «Обладая без сомнения острым и блестящим умом, первый русский царь не был практиком: он оставался всецело и полностью теоретиком» (А. Дворкин). Надуманность и беспредметность такого утверждения очевидна. Так просто не бывает, тем более с государственными деятелями. Истинно талантливый человек, как правило, талантлив во всём. Мало того, что такое утверждение невозможно проверить никаким дискурсивным путём, в отношении к Ивану Грозному оно неверно уже хотя бы потому, что писания царя не были каким-то увлечением изящной словесностью, но – прямым продолжением проводимой им политики, о чём мы, повторяясь, не устаём утверждать.
Иван Грозный в своих писаниях творчески абсолютно свободен. В отличие от Курбского, писавшего по общепринятому шаблону. И тут В. Кобрин абсолютно прав, говоря о том, что Курбский выступал в роли человека «слишком хорошо знающего, как должно, как положено писать». Между тем, Курбский кичился тем, что уже в чужих землях обучился «слогом древних». То есть начётничеству и шаблону.
Речь же Ивана Грозного была столь живой, образной, с элементами разговорного языка, для того времени не свойственной, что Курбский его просто не понимал.
Остановимся на примере характерном. Так, Грозный пишет о печальной участи своих дочерей, которые все умерли в раннем детстве, так как были отравлены. При этом прибегает к образному выражению и с горечью сравнивает своих дочерей с дочерьми оппозиционера, отказывавшегося присягать Дмитрию, Курлятева: «Его дочерям всякое узоречье покупай… а моим дочерям – проклято да за упокой».
То есть, царь всего-то и сказал о том, что дочери Курлятева живы, а его дочерей нет. Курбский же понимает это буквально, что речь идёт действительно о каких-то узоречьях, украшениях. И отвечает, что не знает о каких украшениях пишет царь: «Не пойму, о каких узоречьях, о каком проклятии…» Между тем речь идёт не о каких-то украшениях для девочек в буквальном смысле слова, а об их жизни и смерти… То есть, всего лишь в одной фразе Грозный представил всю глубину своей драмы и трагедию семьи, которую не заметил или «не захотел» заметить Курбский.
При этом Курбский самонадеянно считает себя очень образованным человеком, относит себя к знающим «не только грамматику и риторику, но и диалектику, и философию». Послание же Грозного он считает «невежественным», «широковещательным и многошумным», «словно вздорных баб россказни», «подобно россказням пьяных баб».
То есть, западная «образованность» Курбского была таковой, что не позволила понять обычное образное выражение, восприняв его буквально, а значит, и превратно. Может быть, он делал вид, что не понимает о каком «проклятии» своих дочерей говорил Грозный, ибо знал, что за этим стоит. Но, похоже, что он просто не понимает обыкновенного образного выражения.
Ведь о «проклятии» своих дочерей царь говорит не случайно. Это – образное выражение об их насильственной смерти. Это свидетельствует о том, что сам царь знал, что они были отравлены. Может быть, потому Грозный и прибегнул к такой образности, не говоря прямо об убиении своих детей, чтобы не показать супротивнику свою горечь и слабость. Но западнически образованный супротивник ничего этого не понял.
Послания Курбского не убеждают нас в той образованности, которую он мнил в себе. Ни по вызывающе скандальному тону, ни по существу. А потому Иван Грозный имел полное право назвать их «тупоумными» и «нелепыми»: «Нарушил присягу на кресте, присоединился к врагам христианства и к тому же ещё, не сознавая собственного злодейства, обращаешься к нам с нелепыми и тупоумными речами, словно в небо, швыряя камни…»
Это, кстати, примечательная особенность переписки, в полной мере характеризующая и Курбского, и царя. Они находятся в разных понятийных и ценностных мирах. А потому, причиной бегства и предательства Курбского являются вовсе не притеснения его со стороны Грозного, которых не было, а именно это обстоятельство. Рано или поздно такой разрыв был неизбежен. Стало быть, Курбский, обвиняя Грозного в гонениях, пишет просто неправду. И ясно почему, послание-то адресовано не столько Грозному, сколько – западным читателям, чтобы позорить его «на весь мир». В таком случае, у нас есть полные основания больше верить Грозному: «Напрасных гонений и зла ты от меня не претерпел, бед и напастей мы на тебя не навлекали… Ничего мы тебя не лишали, от Божьей земли тебя не отлучали, но сам лишил себя всего».
Кроме того, была ещё одна причина для бегства Курбского. Как отмечают отдельные историки, он выдал противнику военные тайны, в результате чего русские воины в одной из битв потерпели поражение. У Курбского были основания опасаться того, что такое прямое предательство рано или поздно может открыться.
Надеюсь, уже только эти сопоставления убедительно свидетельствуют об уровне этой полемики, а так же о том, что она-то и предпринята была Курбским вовсе не ради самооправдания или примирения, а с целью мирового скандала…
И уж коль мы коснулись личной драмы Ивана Грозного, трагедии его семьи, отметим необычность его поведения. Ведь он скрывался не только в Александровской слободе, в связи с введением опричнины, но и в других местах. Скажем, в Вологде. Именно там странным образом «заболела», а потом и умерла его вторая жена, молодая двадцатипятилетняя Мария Темрюковна. Как сказано в признании пастырей русской церкви, в Соборном приговоре 1572 года, царица Мария «вражиим злокозньством отравлена бысть». Отмечено, как видим, не царём, якобы обуянным мнимой подозрительностью, а всем пастырским Собором…
Складывается впечатление, что Грозный избегает столицы, а значит, интриг и реальных опасностей, подстерегающих его при дворе, предпочитая управлять страной не из столицы, а «со стороны». И в этом сказывалась вовсе не мнимая подозрительность царя. Такая осмотрительность и осторожность основывалась на печальной участи его семьи.
Велеречивые уверения в том, что царь-де больше заботился о своей личной безопасности, чем о безопасности государства, следует отбросить как несостоятельные, так как одного без другого здесь не бывает. Самодержец, проводящий «непопулярную» политику для знати, просто обязан заботиться о своей личной безопасности, если хочет совершить предназначенные ему историей дело и служение.
Ведь и приведённая нами горькая, душераздирающая фраза царя о своих дочерях, умерших во младенчестве, которую «не понял» Курбский, свидетельствует вовсе не только о красивой литературной образности, а о смерти младенцев, по всей видимости, Анны и Марии: «Его дочерям всякое узоречье покупай… а моим дочерям – проклято да за упокой». О том, что смерть младенцев была не случайной и свидетельствует эта фраза царя.
Сошлёмся на свидетельство иерея Сергия Разумцова: «И хотя каждый чин дворцовой службы присягал в крестоцеловальной записи, обещая: «Государя, царицы и их детей здоровье во всём оберегати и никакого лиха не мыслить», и любой чашечник, подающий Государю или Государыне питьё или лекарство, отливал себе в ковш и выпивал, тем не менее, современные учёные определили недопустимо высокую концентрацию ртути в останках Государевой семьи, включая малолетних» («Родная Кубань», № 1, 2010).
Историк В. Манягин приводил поразительную таблицу, свидетельствующую об отравлении членов семьи Грозного, как и его самого, ссылаясь на данные заведующей археологическим отделом музея «Московский Кремль» Т.Д. Паниной.
Странная смерть отца, великого князя Василия III, после которой, каким-то образом исчезает Духовная, что ставило под сомнение законность наследования Иваном Грозным престола. Как, впрочем, потом исчезает и указ о введении опричнины, исчезнут и следственные опричные дела… Без этих документов об опричнине можно говорить что угодно, внешне правдоподобное, но далёкое от истинной сути дела. Смысл и значение происходившего остаётся выводить лишь логическим путём, сопоставляя все известные источники и исследования.
Отравление матери Елены Глинской, развившей бурную деятельность по продолжению политики Василия III, направленной на укрепление государственности.
Нет никаких сомнений в насильственной смерти первой жены царя Анастасии, столь им любимой и имевшей большое влияние на него. Теперь же это уже научно доказано: «Поскольку ныне факт отравления Анастасии научно доказан: обнаруженное при антропологическом исследовании её останков высокое содержание солей ртути в волосах, обрывках погребальной одежды и тлена не оставляют сомнений насчёт отравления царицы» (И.Я. Фроянов).
И если после смерти Анастасии потребовалось расследование, то факт отравления Марии Темрюковны был столь очевидным, что виновники были выявлены сразу и преданы лютой казни: «И тако поживе царь Иван Васильевич с царицею своею Марьею 8 год и месяц 6. И окормлена бысть от изменников отравою от столпника Василия Хомутова с товарыщи, их же царь Иван Васильевич злой смерти предаде: в котле свари…»
Жестоко? Разумеется, жестоко. Но мы говорим о жестокостях и нравах того времени, а не об отвлечённых гуманистических идеалах, не только не имеющих никакого отношения к той эпохе, но не утвердившихся и в наши времена. Если же мы говорим только о жестокостях царя, то получаем искажённую, далёкую от действительной реальности картину истории. Мы не имеем права вослед, скажем, за Н. Костомаровым, по какой-то странной наивности или специфичности убеждений, недопустимых для историка, представлять дело так, что мир в ХVI веке был построен исключительно на началах добра, справедливости и гуманизма, и только «кровожадность» и «тирания» русского царя Ивана Грозного мешала всеобщему благоденствию. В переполненном коварствами ХVI веке при царском дворе историк напрочь исключает возможность заговоров, крамол и попыток переворотов. Это и вовсе какое-то историческое ребячество или безответственность. И в этом историк почему-то оказывается заодно с изменником Курбским, писавшему Ивану Грозному о том, что европейские владыки стали жестокими лишь потому, что русский царь показал им в этом пример…
Иерей Сергий Разумцов полагает, что смерть Марии Темрюковны и проведённое расследование, и стало причиной казни, много раз прощаемого Владимира Старицкого: «Смерть Марии Темрюковны положила начало расследованию об измене, которое длилось полгода и закончилось убиением много раз уличённого и прощённого князя Владимира да публичной казни новгородцев на Поганкином болоте (Чистых прудах)».
А до этого у Марии Темрюковны умирает царевич Василий, проживший всего два месяца…
Царевич Дмитрий (первый), которого Грозный взял с собой в поездку по монастырям, на богомолье после своего счастливого выздоровления в 1553 году, был утоплен. Это доказывается тем, что смерть младенца была «предсказана» Максимом Греком. А точнее, высказана в качестве угрозы царю, дабы пресечь его поездку по монастырям с целью выявления ереси. Не будь этого, столь странного «пророчества», мы ещё могли допустить мысль о том, что царевич Дмитрий погиб в результате несчастного случая. Хотя тоже маловероятно, что мамка просто роняет царское дитя в воду по неосторожности. Но коль такое «пророчество» о смерти Дмитрия было, оно не оставляет никаких сомнений в том, что наследник был утоплен преднамеренно.
В связи с этим отметим то, как это преподносится современным читателям. Причём, не в популярных, а в научных и справочных изданиях. В поминаемом нами «Словаре книжников и книжности Древней Руси» говорится о том, что сын Ивана Грозного Дмитрий просто умер. О том, что цесаревич Дмитрий умер, сообщает нам и доктор филологических наук О.В. Творогов в кратких биографиях «Князья Рюриковичи» (М., Информационно-издательское агентство «Русский мир», 1992). Ну, никак невозможно поверить в то, что такие неточности в отношении семьи Грозного, причём, носящие явно тенденциозный характер, могут быть результатом неосведомлённости, упущения или недосмотра. Но ведь они всё-таки допускаются столь уважаемыми учёными…
Удивительно, что сам Иван Грозный предвидел смерть сына Дмитрия. В первом послании, обвиняя оппозиционно настроенных бояр, и вспоминая свою внезапную «болезнь» 1553 года, он пишет, что они хотели не только «ссущего млеко младенца», то есть Дмитрия, но и его самого «лишить света сего». И разве он оказался не прав, коль, «ссущего млеко младенца» жизни всё-таки лишили?.. Но поразительно и то, что это место о возможной гибели сына из послания было изъято и осталось лишь в Погодинском списке и в краткой редакции послания…
Царевич Дмитрий (второй), как известно, уже после кончины Ивана Грозного, был зарезан в Угличе. И нет никаких оснований полагать, что смерть его произошла случайно, как «установила» официальная комиссия…
Таким образом, из восьми детей Ивана Грозного (Анна, Мария, Дмитрий, Иван, Фёдор, Михаил, Василий, Дмитрий) в живых остался лишь Фёдор, блаженный, «слабый телом и духом», к царствованию неспособный.
Только уже эта страшная череда смертей детей Ивана Грозного сама по себе не даёт возможности поверить в то, что Иван-молодой мог погибнуть от руки отца. Дети-то царя погибают не все от возможных инфекций в виду высокой детской смертности в те времена. Ведь в этой череде детских смертей явно присутствует закономерность… Не даёт нам поверить в смерть Ивана-молодого от руки отца и то, что история эта запущена в пропагандистских целях для дискредитации царя папским легатом Поссевино, потерпевшим полный крах своей дипломатической миссии в России. Тем более, что Иван Грозный приобщал Ивана-молодого к царским делам, и он оставался его единственной надеждой, как наследник…
Прозорливость Ивана Грозного проявлялась, прежде всего в стратегических, или как сказали бы сегодня, в геополитических вопросах, от верного разрешения которых, зависело само бытие России. В распознании и разрешении же таких стратегических вопросов царь оказывался абсолютно точен.
Ведь именно по этому, — по способности к масштабному мышлению, по способности видеть истинную судьбу своей страны и общую картину мира и оценивается государственный деятель. Это – особый тип мышления, не сводящийся к расхожим, обыденным представлениям. Ивана Грозного же нас настойчиво понуждают оценивать исключительно по каким-то бытовым ситуациям и поступкам, а не по тем основным критериям, по которым должно оценивать государственного деятеля. Ясно, что при таком подходе, да ещё говоря о средневековье, всегда можно найти массу «исторических» фактов, которые не соответствуют представлениям более поздних, гуманистических времён, но которые, к сожалению, остаются основными в «разоблачении» «тирании» Ивана Грозного до сих пор.
После покорения Казанского и Астраханского ханств, вставала на очередь наиважнейшая задача о дальнейшем направлении внешней политики. Обыденная логика подсказывала, и она внешне была довольно убедительной, что главные внешнеполитические усилия теперь следует направить на окончательную ликвидацию остатков Золотой Орды, то есть покорить Крымское ханство, действительно доставлявшее много неприятностей своими набегами на Россию, вплоть до Москвы. Но тут обнаружилось, что в понимании этого основного внешнеполитического вопроса между царём и его ближайшим окружением, советниками не только нет единства, но существуют непримиримые противоречия. Речь идёт именно о тех советниках, которые, как считается со времён Курбского и до сих пор, подавали якобы исключительно добрые, а не злые советы. То есть, составлявшие так называемую «избранную раду». Мы же должны оговорить и уточнить это понятие, так как однажды употреблённое Курбским, оно и до сих пор фигурирует в исторической и публицистической литературе, внося невнятицу в истинную картину происходившего. Ведь в то время в русском языке даже слова такого не было – рада…
На самом же деле, речь шла о разном понимании внешней политики между царём и «нестяжательской» прозападнически настроенной оппозицией. И в основе этого непримиримого конфликта были духовно-мировоззренческие, а не только чисто политические причины. Суть дела, усугублялась и обострялась тем, что предстояло выбрать не просто одно из двух возможных и якобы равноправных направлений внешней политики. Разрешался грандиозный вопрос о цивилизационной ориентации России в мире. Может быть, и сами участники этого духовно-мировоззренческого конфликта тогда не в полной мере осознавали всё его значение для дальнейшего бытия России…
Иван Грозный, предлагая основные внешнеполитические усилия направить на Запад, резко разошёлся с оппозицией, возглавляемой Сильвестром, продолжавшей настаивать на юго-восточном направлении политики, то есть на покорении Крымского ханства. Царь, предлагая западное направление внешней политики, исходил отнюдь не только из потребностей торговли и просвещения. Оппозиция же, не согласная с мнением царя, всячески препятствовала проведению его в жизнь, а потом и тайно саботировала ведение Ливонской войны, начавшейся в 1558 году. Войны, случившейся не по прихоти царя, но имевшей иные неизбежные причины.
Ну и как водится в нашей историографии, на этот внешнеполитический «выбор» существуют два прямо противоположных «мнения». Одно мнение, оправдывающее оппозицию, другое – царя. Причём, поразительно, что такое положение сохраняется издавна, вплоть до сегодняшнего дня, хотя течение истории однозначно показало то, кто же в этом противоборстве оказался прав: «По этому поводу среди русских историков до сих пор существуют два мнения, что Иоанн сделал крупную ошибку, не воспользовавшись благоприятным случаем покорить Москве и Крым; другие, наоборот, в том числе и С. Соловьёв, полагают, что он поступил необыкновенно мудро, отказавшись от намерения завоевать Крым и направить все свои усилия для расширения Московских пределов на запад. Последнее мнение следует считать справедливым» (А. Нечволодов).
Мало того, что южное направление политики неизбежно сталкивало Россию с мощной в то время Оттоманской империей, с которого началась бы совсем иная история страны, но покорение Крыма в то время было невозможно, так сказать, чисто физически. Ведь как известно, только в ХVIII веке Екатерине Великой удалось покорить Крым. Это понимал, пусть и с оговорками, даже К. Валишевский: «Как бы ни была справедлива та критика, которой Грозный подвергался тогда и в последствии, он остановился на правильном решении. Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань».
Это только Курбский уже после своего бегства за границу всё ещё продолжал настаивать на том, что «мужи храбрые и мужественные» правильно советовали царю воевать с Крымом. Однако, он их не послушал. Но у беглого князя, изменника Курбского была своя мотивация для такого утверждения. Но почему русские историки, не в пример даже западным, и многое время спустя, все ещё продолжали пропагандировать это убеждение Курбского, оказавшись с ним, по сути, заодно? Тот же Н. Костомаров утверждал, что «время показало все неблагоразумное поведение царя Ивана Васильевича по отношению к Крыму» («Личность царя Ивана Васильевича Грозного», М., «Книга», 1990). Это сопоставление убедительно свидетельствует о том, что дело состояло не в исторической объективности и точности, а в идеологических и мировоззренческих пристрастиях… Ничего ведь подобного время не показало, а если и показало, то, как раз оправданность и мудрость решения царя.
На границе.
Художник В.Поляков. 1896г.
Хотела того оппозиция или нет, умышленно или непроизвольно и бессознательно, но, отстаивая южное направление политики, она, тем самым, не то что лоббировала, а проводила западную политику, способствуя столкновению России с Турцией, нависшей над Европой неотвратимой угрозой. Как, впрочем, оправданием Запада, а не своей страны были заняты многие историки, уже более поздних времён.
И что удивительно, это, исторически изжитое положение, всё ещё продолжает обосновываться и навязываться общественному сознанию. Так, в красочном, рассчитанном на массового читателя издании «Создатели Московского государства», утверждается, что «вместо того, чтобы самому с главными силами ударить на Крым, а затем, покончив с ним, пойти на Ливонию (или наоборот), Иван IV колебался, посылая ограниченные силы – то туда, то сюда и в итоге ничего не достиг» (издательство объединения «Мосгосархив» АО «Московские учебники», 1997). Конечно, это свидетельствует вовсе не о «колебаниях» царя, а стало результатом острой идеологической борьбы, того «злосоветия», с которым царь не мог не считаться. Именно итогом «злых» советов и идеологического противоборства стали неудачные походы на юг И.В. Шереметева в 1555 году и Даниила Адашева в 1558 – 1559 годах, брата Алексея Адашева. Об этом писал Грозный в первом послании: «А что стоит ваша победа на Днепре и на Дону? Сколько урона и пагубы вы наделали христианам, а врагам – никакого вреда! Об Иване же Шереметеве что и говорить? Из-за вашего злого совета, а не по нашей воле совершилась эта пагуба христианству».
Наконец, убедившись в непреклонности оппозиции, царь с начала шестидесятых годов решительно отказывается от нападений на Крым и вступает в переговоры с ханом. Более того, в вопросах внешней политики вынужден был, что называется, вынести сор из избы, доводя до хана, что походы на Крым совершались не по его воле, а были результатом острого идеологического противоборства при царском дворе: «А которые наши люди ближние промеж нас с братом нашим з Девлет Киреем царём ссорили, мы то сыскали, да на них опалу свою наложили есмя – иные померли, та иных разослали есмя, а иные ни в тех, ни в сех ходят».
О том же, что в этом цивилизационном «выборе» между Юго-Востоком и Западом, схлестнулись основные проблемы как внешней, так и внутренней политики, духовно-церковной жизни, от которых зависело само существование России, свидетельствует и то, что царь окончательно порывает с «нестяжательской» прозападнически настроенной оппозицией, отстраняя от власти Сильвестра и Адашева. Ведь сопротивление такой политике царя «являлось предательством национальных интересов России» (И.Я. Фроянов). Можно ли такое разрешение этого острейшего конфликта, от которого зависела дальнейшая судьба России, охарактеризовать лишь так, что царь «тогда проявил свой жестокий нрав», как это делается в книге «Создатели Московского государства»? Можно ли свести всё к «нраву», «характеру» или «жестокости» царя? Конечно же, нет, так как в таком случае, мы уклоняемся от ответа на вопрос о причинах и «нрава», и «характера», и «жестокости», и в сущности, обходим главное – духовно-мировоззренческую основу происходившего, сводя всё дело к личным или бытовым отношениям, для истинной истории страны и народа не столь существенным.
В связи с этим, представляется действительно объективным и продуктивным мнение тех историков, которые подвергают сомнению давно утвердившееся стереотипное представление в нашей историографии о значении Ливонской войны. Война эта имела главным образом вовсе не торговое, промышленное или просветительское значение. И итоги её должно оценивать не собственно по военным успехам или неудачам.
Сошлёмся на вывод И.Я. Фроянова, который, как нам представляется, точно характеризует суть происходившего тогда противоборства во внешней и внутренней политике: «Завоевание Казанского и Астраханского ханств заметно улучшило безопасность южных границ России. Это позволяло русским повернуться на запад и сосредоточиться на главном и наиболее опасном противнике, олицетворяемом Польшей, Литвой и Ливонским орденом. Если со стороны мусульманского Востока Русскому государству угрожали разорительные военные набеги и домогательства по части уплаты даней, не затрагивающие основ его внутренней жизни, то со стороны католического и протестантского Запада шла политическая и религиозная экспансия, ставящая под сомнение само существование Святой Руси с её важнейшими институтами – самодержавием, православной верой и церковью. Именно Запад принимал и укрывал изменников и государственных преступников; прямо или косвенно поддерживал политические интриги, направленные против самодержавной власти Ивана IV, превращённого западной пропагандой в кровавого тирана. Именно с Запада накатывались на Русь волны папской агрессии: оттуда же проникали в Россию и ереси, разрушавшие православную веру и апостольскую церковь, следовательно – русскую государственность».
И разве трагический ХХ век не является подтверждением этого положения? С его марксизмом и коммунизмом, с помощью которого, как тарана, была всё-таки сокрушена великая православная держава. С его фашизмом, выработанным так же западной цивилизацией, пришедшим теперь уже «освобождать» нас от коммунизма… И всё это стоило миллионов и миллионов жизней наших соотечественников. Но начало этого похода на Россию было при Иване Грозном. И он распознал истинно историческое развитие России и сумел, несмотря ни на что, избрать такую стратегию, которая позволила сохранить нам свою государственность, национальную и религиозную независимость и самобытность.
Не только понимание стратегических задач Иваном Грозным, но и тактических, и даже житейские его поступки носили зачастую такой неординарный и оригинальный характер, что оставались непонятными для его современников. Как в своих писаниях он был лишён догматики, свойственной литературе того времени, так и в своих решениях абсолютно был лишён, какого бы то ни было стереотипа. Всякий раз он принимал столь неординарные решения и поступал так необычно, что современникам его действительно было непросто распознать то, какой именно цели он ими добивался. А такие цели, безусловно, были. Да что говорить о современниках царя, если даже историки, века спустя, так и не смогли объяснить внятно и убедительно значение того или иного его решения или поступка.
Взять хотя бы на первый взгляд странное посажение на царский престол крещёного татарина, касимовского хана Семиона Бекбулатовича на два года, с 1574 по 1576-й. При этом царь жил на Петровке, ездил как простой боярин, а, приходя к Семиону, садился подальше вместе с боярами. Писал ему от своего имени и от имени сына Ивана довольно ироничные челобитные. Однако все дела вёл сам и звался Иваном Московским.
Это столь озадачивало учёных-историков, что и многое время спустя такое посажение на царский трон Семиона Бекбулатовича они расценивали не иначе, как некую причуду Ивана Грозного: «По странной причуде, не выясненной и до настоящего времени, наименовал его царём» (А. Нечволодов).
Не сумев проникнуть в тайну этого поступка царя и распознать ту цель, которой он им добивался, объясняют его понятиями уже более позднего и нашего времени: царь, мол, посадил Семиона Бекбулатовича на царский трон для того, чтобы перенести на него ответственность за злоупотребления власти или, как говорят сегодня, за непопулярные решения. Но ведь этого-то как раз и не произошло. Грозный поступает благородно, отпустив Бекбулатовича с царского трона для дальнейшего служения великим князем Тверским.
Между тем, в таком необычном поступке царя была и своя логика, и своя цель. Сам Иван Грозный, выросший на троне, нисколько не сомневался в том, что царская власть, данная от Бога, остаётся при нём, вне зависимости от того, — в царской ли он порфире или боярской шубе. Ведь подобные «переодевания» в царские одежды бояр, заподозренных в претензиях на высшую власть, уже были. Фактом такого же значения и стало посажение на трон Семиона Бекбулатовича.
Была и чисто житейская причина для такого решения, о чём писал Сергей Цветков, ссылаясь на беседу царя с английским послом – это вновь возникшая опасность заговора: «В беседе с английским послом Иван Грозный объяснил: «Было верное предвидение нами изменчивого и опасного положения государей и того, что они наравне с нижайшими людьми подвержены переворотам».
Что хотел сказать этим Иван Грозный не только своему окружению, оппозиции, но и народу? Тем самым он демонстрировал незыблемость и сакральность царской власти. Царь остаётся царём даже тогда, когда он не восседает на троне. Трагедия наступает тогда, когда царство остаётся без правителя, когда есть трон, но нет истинного царя, о чём он писал в послании: «Подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя».
Этот столь необычный поступок Ивана Грозного находится в русле доказывания им природы царской самодержавной власти и отстаивания её от покушений на неё, которые, конечно же, были. Собственно теперь царь практически демонстрировал то, о чём он писал в первом послании: «Вы с попом решили, что я должен быть государём только на словах, а вы – на деле; потому всё так и получилось, что вы до сих пор не перестаёте затевать злодейские замыслы против меня».
Грозный как бы говорил тем самым оппозиции: вы хотели царя на троне, на деле им не являющимся? Вот он перед вами. Но царская власть, данная от Бога, это – нечто иное. Она остаётся при законном царе в любом положении. А значит, покушения на неё бессмысленны и греховны.
По всей видимости, Иван Грозный обращался к столь необычным и неожиданным решениям и поступкам потому, что в то, как он сам писал, «многомятежное и жестокое» время иных способов сохранить самодержавную власть, как непременное условие отстаивания независимости России и незыблемости православия, у него не было. И он всякий раз добивался этой цели, не повторяясь в своих решениях и не прибегая к привычным стереотипам. В этом и проявилась его необыкновенная талантливость, как государственного деятеля.
А потому обвинения Ивана Грозного в «жестокостях» и «беззакониях» носят довольно декларативный и неубедительный характер. Хотя бы уже потому, что, отстаивая царскую власть, он как раз боролся с беззакониями, принявшими характер действительного бедствия. Но в целях «обличительных» борьба царя с беззакониями названа «беззаконием»…
Со времён Курбского повелось считать, что царствование Ивана Грозного разделяется на два периода: первый, когда он был благочестивым царём, то есть когда было «царство без правителя» и бояре творили беззакония; второй, когда царь стал «кровожадным». Но Курбский разделял царствование Грозного на такие периоды в своих целях. И его в этой уловке понять можно. Но почему многие публицисты, исследователи и даже историки и до сих пор следуют логике Курбского? Видимо, потому, чтобы не признать очевидный факт, что всё царствование Ивана Грозного было последовательным и настойчивым отстаиванием своей законной власти и укреплением власти самодержавной, которая в то время была единственно спасительной для России.
Изменялся ли с возрастом Иван Грозный? Разумеется, изменялся, как и каждый человек. Но у царя для изменения его характера были более чем веские причины, в чём убеждает трагическая судьба его семьи. Но это его изменение было не таким произвольным и беспричинным, как это представлялось Курбскому. Разве не целенаправленная борьба оппозиции, боярства против его самодержавной власти, против его семьи и его самого спровоцировала его жестокость? «Многие жестокости царя были вынужденным ответом на страшные притеснения бояр – народу, ему, государству» (Виктор Линник, «Слово», № 2, 2010). Таким вынужденным ответом и формой самозащиты и стала опричнина.
Создание опричного правления было самым трагическим решением Ивана Грозного. И в той же мере неожиданным и загадочным. При всей её вынужденности и её издержках царю удалось с помощью неё укрепить самодержавие, создать сословие служилых людей, сломить сопротивление боярской, а на самом деле прозападнически, а значит, и антирусски настроенной оппозиции.
Конечно, если опричнину представлять только как «разделение царства», то есть, судить о ней лишь по признаку внешнему, это перекрывает все пути постижения её истинной сути. И главное, такой подход скрывает то, что она была неизбежной и спровоцирована предшествующими беззакониями.
Однако, несмотря на то, что «далеко не все жители Московского государства относились враждебно к опричнине, как это принято думать» (А. Нечволодов), в последующие времена общественному сознанию был навязан исключительно отрицательный образ опричника, как якобы душителя всего свободного и прогрессивного. На самом же деле всё было далеко не так. Это уже идеологические дела последующих времён, а не эпохи Ивана Грозного.
И потом, примечательна ведь та ситуация, сложившаяся в обществе, в которой Иван Грозный принимает решение на отъезд в Александровскую слободу. Ведь в это время в Москву уже съехались все иерархи для проведения Собора по низложению Ивана Грозного, законного царя. И ему ничего не оставалось, как пойти на этот, абсолютно неординарный шаг – введение опричнины. В результате такого решительного решения, он «переиграл» всех и добился продолжения своей политики по укреплению самодержавной власти и православия в России. Разве этот факт не свидетельствует о необыкновенном уме Ивана Грозного, который невозможно поколебать никакими декларативными его «обличениями».
И всё же при всей неизбежности и трагичности опричнины Ивану Грозному невозможно отказать в оригинальности и рискованности его замысла, который ему удалось осуществить. На такие решения способны лишь личности действительно неординарные. И то, что он потом как-то тихо её упразднил, свидетельствует о том, что те цели, которые он ставил, были с помощью неё достигнуты. Мудрость царя состояла и в том, что он вовремя её упразднил. Ведь такого рода образования, создаваемые, вроде бы, в целях благих, но несущие в себе элемент чрезвычайщины, неизбежно приводят к злоупотреблениям, своеволию и оговариванию невинных людей. Это мы знаем по временам, уже гораздо поздним. Да и всякая, как теперь говорят, «силовая структура» без должного государственного контроля неизбежно превращается в криминальную… Разве в этом не убеждают нас наши «демократические» времена, когда милиция целых регионов стала служить не обществу, не государственные интересы отстаивать, а – криминальные.
При обсуждении же опричнины и её значения следует иметь в виду главное – она не была результатом царского произвола и своеволия. Введение её было продиктовано необходимостью, стало неизбежным результатом тех беззаконий, которые были допущены боярской и идеологической оппозицией. А потому объяснение опричнины исключительно в критическом ключе, не может быть объективным по определению.
О несомненной прозорливости и оригинальности Ивана Грозного свидетельствовало и то, как он вступил в переписку с беглым князем, изменником Курбским. Важным обстоятельством является то, что полемика эта была возбуждена по инициативе беглого князя, а не царя.
Царь Иван Грозный сразу же распознал цель послания Курбского, в отличие от более поздних исследователей и историков. Сам скандальный тон послания Курбского свидетельствовал о том, что цель его была не самооправдание и уж тем более не покаяние за измену, но – обличение Грозного и опозорить его на весь мир. И эту цель послания своего бывшего боярина и воеводы Грозный распознаёт сразу и безошибочно, о чём и пишет в своём первом послании: «Те, кто, подражая бесам, нарушив крестное целование, следят за мной, полагая, что они невидимы, составляют против нас оскорбления и укоризны, приносят их вам и позорят нас на весь мир». Иными словами, царь, усматривает тут идеологическую акцию, направленную не только против него, но и против России. Причём, акцию, организованную силами извне.
Ведь у Курбского не было причин для бегства. Преследованиям он не подвергался. Царь ему доверял, послав воеводой в Дерпт, самый отдалённый город. Это царь особо оговаривает в послании: «Если бы мы тебе не доверяли, то ты не был бы отправлен в этот наш город, и убежать бы не смог». И, тем не менее, он заблаговременно готовится к измене и совершает её в 1564 году, самом трудном для страны. Военные неудачи, неурожаи, массовый падёж скота, пожары Москвы следовали один за другим. Обострятся польско-литовская политика против России, а также внутриполитическая борьба. Боярская идеологическая оппозиция, «фронда приступила к осуществлению попытки отстранить Грозного от власти» (И.Я. Фроянов). Именно накануне этой акции Курбский совершает измену. Ясно, что бегство Курбского было частью общего плана оппозиции, где ему отводилась роль внешнеполитическая, позорить царя в мире.
О том, что Курбский, вступая в полемику с царём, выполнял чисто идеологические и политические задачи, свидетельствует и то, что позже он пишет памфлет «История о великом князе Московском» уже и из-за опасения за свою жизнь, так как в это время Грозный претендовал на польскую корону в Великом княжестве Литовском.
А потому, собственно в полемику с беглым князем, Грозный и не вступает, но, используя послание его, как мы уже отмечали, обращается к народу, во все свое царство: «Царь ни в чём не собирался убеждать Курбского и ещё менее собирался склонить его к возвращению. Послание царя вообще меньше всего было рассчитано на «князя Андрея». Послание это, как мы теперь можем с уверенностью сказать, не было даже формально адресовано «князю Андрею». Это было «царево государево послание во все его Российское царство на крестопреступников его, на князя Андрея Курбского с товарищи, об их измене» (Я.С. Лурье).
К сожалению, рассмотрение «переписки» Ивана Грозного с Курбским зачастую носит лишь политический характер. Но мы ничего не поймём в этом заочном споре Курбского с Грозным, если будем рассматривать его, лишь как спор политический. Это уже бывало и неоднократно. К примеру, Н. Костомаров, даже усмотрел, что «те доводы, которые приводит Курбский, в своё оправдание, имеют характер общечеловеческой правды». Костомаров в своей аргументации прибегает не к понятиям того времени, а более позднего, полагая, что Курбский был преступен только «как гражданин, как слуга он был совершенно прав». Слуга, разумеется, своему новому – польско-литовскому господину.
Спор Грозного с Курбским является, прежде всего, богословским и мировоззренческим. Ведь царь обвиняет беглого князя в крестопреступничестве, фарисействе, и в навинской ереси, а так же – в манихействе, еретическом течении, возникшем в III в. н.э., согласно которому, признаётся лишь Страшный Суд, но не наказания за грехи, совершённые на земле: «Так же как они гнусно сочиняют, что небом обладает Христос, землёй – самовластный человек, а преисподней – дьявол, так и ты проповедуешь будущее судилище, а Божьей кары за человеческие грехи на этом свете презираешь… Вопреки манихеям, вопреки твоим гнусным выдумкам, будто я не хочу дать ответ в своих грехах, я знаю, что Христос владеет и распоряжается всем на небе, земле и в преисподней и карает мучениями непокорных. Верю, что мне как рабу предстоит суд не только за мои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершённые из-за моей неосмотрительности».
Таким образом, в результате «переписки», спровоцированной Курбским, появилось уникальное произведение средневековой литературы – первое послание Ивана Грозного. Послание, свидетельствующее о глубоком христианстве Ивана Грозного и об отпадении от православия князя Курбского. И теперь невозможно не задаться вопросом: а много ли мы найдём в истории России таких правителей, послания, речи, доклады которых становились бы непревзойдёнными памятниками литературы, или хотя бы не устаревали вместе с уходом их авторов? Увы, Иван Грозный является тут действительно исключением.
Трудно представить, скажем, то, чтобы либеральная интеллигенция второй половины ХХ века, отстаивающая хрущёвскую «оттепель», явившуюся для народа настоящим похолоданием, уготовлявшая новую «демократическую» революцию в России, для своего исторического и идеологического оправдания использовала бы «речи товарища Н.С. Хрущёва». Нет, для этого она использовала совсем иные тексты, в том числе уничижающие и «разоблачающие» Ивана Грозного, да и русскую историю вообще.
О несомненном дипломатическом таланте Ивана Грозного свидетельствует его, казалось бы, совершенно неожиданное обращение к папе Григорию ХIII с предложением жить в любви и согласии. Обращение это преследовало одну цель – обуздать нового польского короля Стефана Батория. Дело в том, что в ходе Ливонской войны наступил перелом. Баторий перешёл в наступление, завоевав Полоцк, Сокол, Великие Луки и другие города. Положение складывалось угрожающее. Баторий на заключение мира не шёл. И тогда Грозный обращается к папе, отправив к нему своего посла Шевригина, в надежде на то, что его вмешательство в русско-польский конфликт приведёт к миру.
Нам теперь сложно даже представить, насколько это обращение Ивана Грозного к папе и его жалоба на Батория в той внешнеполитической обстановке были необычными. Ведь до этого царь непреклонно и последовательно отклонял все претензии папского престола, носившие довольно коварный характер и имевшие целью навязать России католическую веру. Более того, накануне папа Григорий ХIII посылает Стефану Баторию меч для борьбы с «врагами христианства», то есть с русскими. И вдруг в такой ситуации – послание от Ивана Грозного с просьбой о посредничестве.
Папа Григорий XIII, естественно решил, что наконец-то наступило время обращения России в католичество. И посылает к Ивану Грозному иезуита Антонио Поссевино с наказом добиться расположения русского царя и склонить его к принятию католической веры, признать главою церкви первосвященника Римского и не признавать митрополита Константинопольского, как якобы ставленника и раба Оттоманской империи.
Царь отклоняет предложение Поссевино строить католические храмы в России: «Венецианам в наше государство приезжать вольно с попами и всякими товарами, а церквам римским в нашем государстве быть непригоже, потому что до нас этого обычая здесь не бывало, и мы хотим по старине держать».
Неудачная миссия папского легата Поссевино в Россию хорошо известна. Мы же обратим внимание лишь на то, что в переговоры с иезуитом, Иван Грозный вносит явный элемент театральности, не желая говорить с ним «о больших делах». Он решительно уклоняется от полемики о вере, сославшись на то, что это он не может обсуждать без митрополита. То, вдруг смущая посланника папы, задаёт ему вопрос, почему он сечёт бороду. То задаёт вопрос, почему у папы на сапоге крест. А у нас-де ниже пояса крест не носят. То упрекает папу в гордости, говоря, что папа – не Христос, престол, на котором его носят – не облако, а те, кто его носят – не ангелы. Царь так же отклоняет просьбу Поссевино присылать русских людей в Рим для изучения латинского языка, а на самом деле, чтобы совратить их в католичество.
Иван Грозный и калики перехожие.
Художник В.Шварц. 1890 г.
Таким образом, обратившись к папе, заронив ему надежду относительно России, Иван Грозный вместе с тем ведёт переговоры так, словно ни с какой просьбой о посредничестве он и не обращался. Но в результате такой внешнеполитической акции он достигает своей цели – выигрывает время в своём противоборстве с Баторием.
Не менее примечателен внешнеполитический поступок царя, происшедший десятью годами ранее, в 1571 году, который уже явно носил характер театральности. После разгрома русских войск под Москвой прибыли гонцы из Крыма и потребовали у Ивана Грозного дани. Царь же переоделся в сермягу, в какую-то шубу боронью боярскую и заявил гонцам: «Видишь же меня в чём я? Так де меня царь сделал. Все де мое царство выпленил и казну пожёг, дати мне нечего царю». То есть крымскому хану.
Поступок просто изумительный, на который способна лишь личность абсолютно свободная и неординарная.
И ещё один довольно необычный факт. Может быть, это всего лишь одна из легенд, которые всегда сопровождают личность неординарную, каковой и был Иван Грозный. Но легенда очень уж характерная, так как соответствует личности Ивана Грозного, его обыкновению поступать неодинаково. Но даже если это всего лишь легенда, она тоже является реальным фактом, характеризующим Ивана Грозного. Приведу её по книге Татьяны Грачевой «Когда власть не от Бога»: «Однажды царь попал в притон воров и, прикидываясь недовольным порядками в Московском царстве, начал хулить царя «Ивашку», называть его кровопийцей и тираном. В ответ он услышал нарастающее гудение, а один из присутствующих врезал Иоанну в ухо. Царь велел всех арестовать, а несдержанному вору сказал: «Долга поистине у тебя рука, что достал вчера вечером до главы Царя своего. Повелеваю – да будет навсегда имя твое и твоему потомству – Долгорукие». После всего и возвёл он его в дворянское звание» («Зёрна», Рязань, 2010).
«Обличители» Ивана Грозного представляют обыкновенно его эпоху глухой и мрачной, где ничего кроме трепетания от страха пред Грозным и «кровожадным» царём не было. Даже церковных иерархов представляют не иначе как «послушным большинством», от страха пред царём готовым принять любое, ему угодное решение. На самом деле это далеко не так. Некоторые честные историки справедливо отмечали, что это время отличалось некоторым воодушевлением и даже творческим подъёмом.
О том, какими в действительности были отношения царя с его верным ближайшим и отдалённым окружением (а не с идеологической оппозицией, настроенной враждебно) свидетельствует небольшое, но изумительное по своему характеру, смыслу и стилю послание царя к опричнику Василию Грязному, попавшему в плен к крымцам. Этот человеческий документ, в полной мере характеризующий и личность царя, и личность его верного слуги, столь необычен и, несмотря на время, отделяющее нас от него, понятен, что пред ним – ничто, какие бы то ни было обличительные декларации. С какой стати мы должны верить пустым и мёртвым, как правило, лукавым декларациям, а не живому слову, дошедшему до нас?
Василий Григорьевич Грязный-Ильин, надо полагать, был видным деятелем опричного двора, простого происхождения. В 1573 году он был назначен воеводой на Донец, то есть на русско-крымскую границу. Во время добывания «языков» на реке Молочные Воды он был захвачен в плен крымцами. Вёл себя мужественно, сражаясь, что называется, до последнего, убив шестерых и ранив двенадцать нападавших на него крымцев. Но был и сам ранен и оказался в плену. Примечательно и то, что Васька Грязный сам выехал на поиски «языков», (хотя по своему положению мог этого и не делать), лишь потому, что, не вполне доверяя своим подчинённым, хотел добыть достоверные сведения, необходимые царю. Так что в преданности его Ивану Грозному сомневаться не приходится, и нет оснований подвергать сомнению его признание царю в том, что если бы не его царская милость, разве стал бы он человеком: «Не твоя б государская милость, и яз бы что за человек?»
Из Крыма, где он открылся, что он – приближённый и любимец царя, он отправляет Ивану Грозному послание, в котором просит выкупить его или обменять на Дивея-Мурзу, находившегося в русском плену. Казалось бы, что царь предпримет все меры для того, чтобы вызволить из плена своего верного слугу. Но царь, как и всегда, поступает неординарно и неожиданно. При этом он не просто принимает решение, но подробно объясняет свою правоту, пытаясь воздействовать на людей не только силой принуждения, но и силой слова, убеждения.
Шутливый тон послания Ивана Грозного, в котором он называет ласково своего верного слугу Васюшкой, и столь же шутливый тон посланий Васьки Грязного, лишённый какого бы то ни было подобострастия и заискивания пред Государём, свидетельствует о том, что перед нами диалог людей, абсолютно внутренне свободных.
Царь иронически упрекает Грязного в том, что тот так опрометчиво попал в плен. При этом, по-отечески наставляя, как следовало бы действовать: «Или ты думал, что и в Крыму можно так же, как у меня, стоя за кушаньем, шутить? Крымцы так не спят, как вы, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят, дойдя до чужой земли: «Пора домой!»
Грязной, уязвлённый таким напоминанием царя, в тон ему, возражает: «А шутил я, холоп твой, у тебя государя за столом, тешил тебя, государя, а нынче умираю за Бога, за тебя же, государя, да и за твоих царевичей, за своих государей».
Царь так же упрекает Васюшку за то, что тот открылся крымцам в том, кто он есть, что он – приближенный к царю: «Ты объявил себя великим человеком, — так ведь это за грехи мои случилось (и нам это как утаить?)». Под «грехами» царь имеет в виду то, о чём он далее и пишет, что когда князья и бояре стали изменять «и мы вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды».
И в признании за собой греха в этом царь оказался поразительно прозорлив. Ведь Васька Грязной, человек простого происхождения, о чём царь тоже, напоминает в послании, но вознесённый на высокое служебное положение, только и задержался в плену потому, что оказался бесхитростным и не смог утаить, что он приближённый царя.
Но царь не отрекается от своего верного слуги, попавшего в неволю, и готов ему помочь: «И мы не запираемся, что ты у нас в приближенье был». Но как помочь? Не в качестве услуги, не по приближённости и близкому знакомству, но – по правде, по справедливости. И действительно помогает ему. Вместе с посланием он передаёт Грязному жалованье за службу и сообщает, чтобы тот не беспокоился за семью: сына его он жаловал поместьем и деньгами. И тут начинается главное, смею утверждать, не потерявшее своего значения в отношениях между людьми до сих пор. Это – объяснение царя, почему он, вместе с тем, не может выкупить своего верного слугу.
Проще всего было бы представить дело так, что Иван Грозный в данном случае, интерес государственный ставит выше личных отношений, а значит и выше человека. Но это совершенно не так, о чём свидетельствует его объяснение. Царь пытается внушить своему Васюшке, что каждый человек должен реально оценивать своё значение и положение в обществе и не преувеличивать их. То есть, по сути, говорит о том же, о чём писал уже века спустя Н. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями»: «Каждая единица должна исполнять должность свою». Как сказали бы мы сегодня: нельзя нарушать принятую в обществе иерархию и систему ценностей без риска впасть в беспорядок и хаос. Иными словами, царь в данном случае выступает не только охранителем государственного интереса, но божеского образа мира, устроенного на правде.
Именно поэтому в объяснении царя встаёт вопрос о цене выкупа: «И ради приближенья твоего тысячи две рублей дадим, а до сих пор такие и по пятьдесят рублей бывали, а ста тысяч выкупа ни за кого, кроме государей, не берут, и не дают такого выкупа ни за кого, кроме государей».
Как видим, вовсе не о скупости царя это свидетельствует, а о том, что он стоит на страже иерархии ценностей, которую нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. И тут он снова упрекает Васюшку в том, что тот не выдал себя за маленького человека. И сообщает ему, что хан выдаёт своего Дивея-Мурзу за маленького человека, хотя это не так: «А если б ты объявил себя маленьким человеком, то за тебя бы в обмен Дивея не просили. Про Дивея хоть хан и говорит, что он человек маленький, да не хочет взять за тебя ста тысяч рублей вместо Дивея: Дивей ему ста тысяч рублей дороже; за сына Дивеева он дочь свою выдал; а нагайский князь и мурзы – все ему братья; у Дивея своих таких полно было, как ты, Вася». Словом, сообщает царь невольнику, «в нынешнее время некого на Дивея менять».
И завершает своё послание Иван Грозный опять-таки о «цене» выкупа, за которой, как мы отметили, стоит не только собственно цена: «Если ты оценил себя выше меры и обещал за себя мену выше своей стоимости, как же можно дать за тебя такой выкуп? Мерить такой неправильной мерой – значит, не пособлять христианству: а разорять христианство. А если будет мена или выкуп по твоей мере, и мы тебя тогда пожалуем».
Есть в объяснении царя своему слуге и сторона чисто практическая, то, что можно назвать государственным интересом: «Тебе, выйдя из плена, столько не привести татар и не захватить, сколько Дивей христиан пленит. И тебя ведь на Дивея выменять не на пользу христианству, во вред ему: ты один свободен будешь, да приехав из-за своего увечья лежать станешь, а Дивей, приехав, станет воевать, да несколько сот христиан получше тебя пленит. Какая в том будет польза?»
Уязвлённый укором царя об увечье, Васюшка Грязной совершенно свободно, хотя и с некоторой обидой напоминает ему, что увечье своё он добыл не от браги (не по пьянке) и не с печи свалившись: «А яз, холоп твой, не у браги увечье добыл, ни с печи убился».
Такой вот диалог Ивана Грозного со своим слугой, диалог столь живой, что нельзя поверить в то, что отстоит он от нас во времени почти на четыре с половиной века.
В конце концов, как свидетельствуют историки, Дивей-Мурза перешёл на службу к Ивану Грозному и остался в России. А Василий Грязной со временем был выкуплен из плена «по мере» своей…
Продолжение следует