САМОСОЗНАНИЕ
ЖИЗНЬ НА ПОРОХОВОЙ БОЧКЕ
ПЁТР ТКАЧЕНКО
С.В. Ямщиков назвал Константина Чернявского скульптором «з Дону», относящимся к тем мастерам, которые «грамотность свою показать не хочут», а работают целеустремлённо, раздумчиво, стараясь быть полезными людям». Выдающийся знаток и ценитель русской культуры отметил главную особенность творчества скульптора – его глубокую народность, которой он следует, несмотря ни на что, ни на какие внешние переменчивые влияния. Константину Чернявскому, кажется, абсолютно чужды те изыски, выдаваемые за «современность», которые в изобразительном искусстве, как ни в каком ином виде искусства, распространены особенно.
Скульптор, заслуженный художник России
К.Р. ЧЕРНЯВСКИЙ
Он – автор многих монументальных произведений и станковых работ, отличающихся поразительным мастерством и выразительностью. Памятник атаману М.И.Платову в Москве стал поистине событием монументального искусства последних десятилетий и лет. В двадцати восьми городах России установлены его памятники благоверным святым Петру и Февронии Муромским. Эту многовариантную работу скульптора можно назвать поистине подвигом. Как по объёму вложенного в них труда, так и по выявлению и воплощению главных особенностей народной жизни.
Работы Константина Чернявского вселяют гордость за нашу многотрудную, зачастую потаённую историю, сопереживание и соучастие нашей, такой переменчивой народной и государственной судьбе. Но мне хотелось сказать о его новой работе, которая является знаковой в том смысле, что затрагивает чрезвычайно важный аспект нашей истории и жизни.
Новую работу скульптора, моего давнего товарища, талант которого креп на моих глазах, условно можно назвать «Казак на пороховой бочке». В основу её положено изображение герба и большой печати Донского войска. Надо сказать, что это – не проходящая работа, какие бывают и у мастеров. К ней Константин Чернявский шёл можно сказать, всю жизнь. Обратиться к этой теме скульптора заставило давнее, ещё с детских лет чувство неприятия издевательского, по отношению к казачеству, толкования смысла этой печати. Проведя ряд исторических исследований, Константин Чернявский, по сути, сделал открытие, объясняя подлинное значение Донской войсковой печати.
Как известно, Донское войско имело две печати. Древняя малая печать с изображением бегущего оленя, пронзённого стрелой с надписью «Печать войсковая олень поражён стрелою». Была и другая печать, большая, учреждённая в 1704 году Петром Первым. На ней изображён казак, сидящий на бочке, с надписью: «Печать Войска Донского». Вот как описывал войсковые печати А. Ригельман в своей истории: «От начала же оное Войско или Правительство онаго, имело, и ныне ещё имеет, небольшую печать, с изображением оленя, пораженного стрелою и с надписью вокруг онаго: «Печать Войсковая, олень поражён стрелою». Оную употребляли, да и ныне употребляют, по Войску своему.
Войско сие и другую печать, большую, жалованную Государем Петром Первым, имеет, со изображением Казака, в шапке, держащего в правой руке ружьё, а в левой рог, на бочке пред ним стоящая чарка, с надписанием вокруг онаго: «Печать Войска Донскаго». За сею печатью Войсковая Канцелярия посылала повелительные грамоты по Войску своему и отписки в Сенат и Коллегии». (История или Повествование о донских казаках… собранная и составленная… чрез труды Александра Ригельмана 1778 года», Москва. В университетской типографии, 1846).
Итак, в 1704 году царь Пётр Первый пожаловал Войску новую серебряную печать. Герб же, печать, и это казаки понимали крепко, «есть эмблема, характеризующая историческую жизнь и деятельность народа, выражающая его наиболее характерную особенность. Это символ, воплощающий самое главное. А тут – казак полуголый, да ещё на бочке. И начались толкования этого символа, невесть кем, и кем только не предпринимаемые. Если бочка, то значит, конечно же, с вином. Если казак держит нечто в руке, то, конечно же, это рог для вина. Да ещё чарка перед ним… Решили, что царь выразил своё отношение к казакам, главной особенностью жизни которых он видел беспробудное пьянство. Мол, пошутил, посмеялся царь над казаками. Из-за таких несправедливых толкований печать эта не понравилась казакам. Как их не знающая и их унижающая. А потому на своих документах и грамотах они ставили древнюю печать с оленем, а к этой прибегали лишь в официальных отписках в Петербург. Правда, подозревали, что печать эта выражает и символизирует нечто совсем другое. Е.П. Савельев в своей «Древней истории казачества» отмечал, что бочка эта не с вином, а с порохом: «Новая печать, пожалованная «за верную вашу к нам, Великим Государям, показанную службу», была с изображением казака, сидящего верхом на бочке (с порохом), в правой руке держащего ружьё, а в левой кальян. Впоследствии казаки стали толковать, что казак, сидящий на бочке, голый, сидит на бочке с вином, и в левой руке держит не кальян, а чарку. Казаки это неожиданное пожалование приняли за насмешку и прикладывали эту печать только в отписках в «приказы», на войсковых же грамотах весь XVIII в. прикладывали свою старую печать с оленем, пронзённым стрелой» (Новочеркасск, 1915).
Символика печати оказалась неразгаданной. В самом деле, если бочка с порохом, то какой же может быть кальян – приспособление для курения табака у восточных народов. Огонь рядом с порохом – это ведь небезопасно. Если казак держит в левой руке рог с вином, то к чему тут ещё и чарка? И потом, рог своей расширенной частью направлен не вверх, как обыкновенно бывает, а вниз, словно из него что-то выливают или высыпают.
Почему всё-таки бочка с порохом? Суть в том, что одним из самых распространённых и оригинальных видов боевых действий у казаков было подрывное дело. Крепости противника они брали с помощью «розмысла», то есть подкопов, в которые закатывали бочки с порохом и подрывали. Они крепко помнили, как была взята в 1552 году Казань, в осаде которой они участвовали. Иван Грозный за подвиги при взятии Казани даровал им вольности. Это уже в 1695 году в бытность свою в Черкасске Пётр Первый отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством. Использовали казаки такое осадное дело и при взятии Азова. При защите своих городков от набегов крымцев и турок казаки также использовали этот оригинальный способ их отражения. В степь делались подземные ходы, в которые закатывались бочки с порохом. И наступающий противник уничтожался на подходе к городкам. Это был огромный физический труд, оправдываемый результатом. Потому казак на бочке и полуголый. Таким он работал в этих «шахтёрских» забоях.
Держал казак в руке не рог, а натруску, куда засыпался измельчённый порох, в отличие от того крупного, какой был в бочке. Натруска вставлялась в запальник, который был принят за чарку. Натруска выполняла роль бикфордова шнура. В ней тлел порох, дающий возможность подрывнику-сапёру возможность удалиться на безопасное расстояние и не пострадать от своего же «размысла»…
Известно, как в марте 1605 года донской атаман Карела с небольшим числом казаков держал Кромы. Обороняющиеся от годуновских войск казаки устраивали «норы земные», в которых прятались при пушечных обстрелах, а затем выходили и встречали противника градом пуль. Но не только в военном деле казаки использовали подземные ходы. Свои святыни и реликвии они всегда, и уже в более поздние времена, прятали в земле. В степном краю больше сохранить их было негде…
Подрывная война была распространенной и считалась эффективной в средние века. Известна оборона Калуги в январе 1607 года повстанческими войсками Ивана Болотникова. Опытный воевода Михаил Скопин-Шуйский разработал план захвата города. Решено было для поджега деревянных стен Калуги использовать гигантский дровяной «подмёт».
Крестьянами из окрестных деревень было заготовлено огромное количество дров, целые горы: «Прячась за дровяным валом осаждавшие перекидывали поленья с одной стороны на другую, и дровяная стена, словно живая, всё ближе придвигалась к крепостным стенам. Скоро подвижный вал надёжно закрывавший наступавших, приблизился почти вплотную к крепости, окружив её гигантским кольцом. Но Болотников сумел преодолеть смертельную опасность! По его приказу ещё в первые дни движения «подмёта» повстанцы стали рыть из крепости подземный ход навстречу дровяным горам. В рассчитанном месте было заложено под землёй несколько десятков бочек пороха. В последнюю ночь перед поджегом «подмёта», когда царские воеводы уже предвкушали победу, грохнул рядом с крепостью невиданный взрыв. «От лютости пороховой, — сообщает поражённый летописец, — и с дровами, и с людьми, и с пушками, и его щитами, и со всякими штурмовыми хитростями. И много войска погибло, и в смятении было всё войско!» Сразу вслед за взрывом, когда ещё не осел дым, на поверженное в панику царское войско обрушился «вылазкой» отряд восставших». (А.Я. Дегтярев. «Избранные труды по русской истории», том 2, М., издательский Дом «Парад», 2006).
Видимо, такой способ борьбы с противником очень уж понравился Петру Первому во время его Азовских походов 1695-1696 годов, и он решил отразить это достижение инженерной мысли на печати Донского войска. Но со временем этот символ был истолкован превратно – пьяный казак на бочке с вином… Словно царь мог действительно посмеяться над казаками. Это ведь является обыкновением среди многих историков и сегодня – приписывать царям всевозможные глупости. Когда не могут постичь мотивации поступков и действий людей, живших давно, тогда и относят это на счёт «прихоти», «произвола» или «самодурства». Особенно часто так «объясняется» первый русский царь Иван IV Васильевич Грозный. Но в конце концов, интеллектуальную беспомощность невозможно прикрыть никакой выдуманной нелепостью… Как видим, повод к искажению символа подавали историки. Тот же А. Ригельман, узревший рог и чарку там, где их не было и быть не могло.
Замысел Петра Первого остался непонятым и извращённым потому, что и сам он, Государь, не вполне понимал природу, своеобразие и норов казаков, видя в них исключительно военную силу для предпринимаемых войн: «Уставы и указы Петра Первого часто содержали много противоречий и недоразумений, требовавших многих толкований и пояснений» (Е.П. Савельев).
Противостояние казаков, отстаивающих свои вольности, своё самоуправление и центральной власти, стремившейся подчинить их – это извечное, неустранимое состояние казачьей жизни: «Вмешиваясь в донские дела и отнимая у казаков их исконное право по самоуправлению, царь слишком много доверял своим приближённым, а потому спешно издавал одну грамоту за другой, указ за указом, часто противоречащие один другому, иногда вопреки желаниям Войска». (Е.П. Савельев). А советники-то у царя зачастую были иноземные, не понимавшие этой русской жизни. А потому с большими потерями и жертвами утверждалось и удерживалось всегда в жизни истинно народное и необходимое.
Трудно и мучительно, но сочетание государственного интереса, и интереса местного всё-таки находило равновесие. При этом взаимоотношения центральной власти и местной казачьей приобретали удивительное своеобразие. Центральная власть использовала казачью военную силу в своих интересах. Но когда нашим послам в Турции жаловались на буйство казаков, московский посол объяснял, что казаки – это воры, беглые люди и не находятся в послушании у Государя: «Усиление казачества, особенно же постоянные набеги донцов под турецкий город Азов, беспокоили султана, который требовал их усмирения и уничтожения крепости на реке Терек. На эти требования Московский посол в Константинополе Благов неизменно отвечал: «Сами знаете, что на Тереке и на Дону живут воры, беглые люди, без ведома Государева, не слушают они никого, и мне до казаков какое дело?» (А. Нечволодов. «Сказание о Русской земле»). И тем не менее московское правительство посылало казакам воинское снаряжение и продовольствие, так называемые «заповедные товары».
Впрочем, бывали в нашей истории периоды, когда центральная власть не понимала природы казачества, причин его образования, его характера. И «решала» этот вопрос вполне волюнтаристски. Ничем хорошим это, как понятно, не заканчивалось, так как непонимание казачества, по сути, означало непонимание России, особенностей её народной жизни и государственного устройства. Так было, к примеру, при «умном» Борисе Годунове, полагавшем, как видно по всему, что всё в этой жизни «управляемо», в том числе и стихия народной жизни. Вместо укрепления южных рубежей естественными казачьими городками, он строил крепости, на которых несли службу, по сути вахтовым способом. Такие, как Царёв-Борисов, от которых теперь не осталось и следа. Такая временная оборона не была надёжной. Казаков же царь Борис всячески притеснял, устраивал им блокаду, перекрывая пути снабжения их военным снаряжением, порохом, провиантом. И жестоко наказывал тех, кто не исполнял его повелений. Известно наказание воеводы Захария Ляпунова кнутом за посылки заповедных товаров на Дон…Обернулось это тем, что как только в 1603 году объявился в Польше «царевич» Дмитрий и прислал казакам прелестные письма, они сразу откликнулись на его призыв, послав к самозванцу атамана Корелу. Послали «не из усердия к роду царскому, но ненавидя Годунова, взбунтовавшись противу гонителя своего, собрали войсковой круг и во оном, условились единодушно предаться Дмитрию царевичу, хотя они его самолично не знали, и не исследовав подлинно ли тот, как он себя именует, послали от себя к нему послов». (А. Ригельман). Такой политикой по отношению к казачеству Борис Годунов, по сути, сам уготовлял, поднимающуюся из народных глубин смуту. И не только по отношению к казачеству, но к народу в целом. Надо было быть поразительно непроницательным правителем, чтобы развязать в обществе невыносимую атмосферу наушничества, когда холопы доносили на господ своих и за это вознаграждались. Так расправляясь со своими соперниками, Годунов разрушал государственное устройство, что в конце концов обернулось непонятной и страшной стихией беззакония, смутой. Всё это имеет самое прямое отношение к рассматриваемому соотношению центральной государственной власти и казачьего самоуправления, что отразилось в большой печати Донского войска. И к нашему нынешнему самосознанию. Ведь эта печать действительно стала символом. Но не тем, какой в неё закладывался изначально, а новым, непредвиденным, когда закладываемый смысл обернулся, по сути, противоположным значением, и стал символом уничижения казачества. Уничижения несправедливого, мало что общего имеющего с реальной жизнью и историей. Ведь всё бытие казачества было, да и остаётся, образно говоря, жизнью на пороховой бочке… То есть, когда так смутен и не внятен смысл происходящего, когда трудно различить то, откуда исходит действительная опасность, а откуда – истинное спасение… Менялись формы жизни, но неизменной оставалась эта суть. И всё бы ничего, если бы этот символ, отражённый в войсковой печати, был только историческим казусом, оставшимся в прошлом. Но он продолжился во времени, приобретая самые жестокие формы. И во времена относительно недавние. Но разве не обидно за то, что этот образ Казака, какой следовало понимать и которым можно было бы только гордиться, являл нам несправедливое унижение около трёхсот лет?..
Только на одном этом примере или казусе с гербом, войсковой печатью видно, как нередко бывают в нашей истории и в нашем общественном сознании искажены и перепутаны те основные понятия и представления, которые не могут искажаться ни при каких обстоятельствах, так как ими определяются пути нашей жизни. Не может быть благоустроена жизнь, если искажены её мыслительные пути.
Эту несправедливость блестяще, мастерски разрешил Константин Чернявский своей новой скульптурной работой, которую, по справедливости так и можно назвать «Жизнь на пороховой бочке».