В «Дне литературы» (№ 4-2013) помещена (в рубрике «Версия») большая статья Александра Лисина «Офицеры Катыни», в которой автор не ограничился простым изложением только своего видения Катынского дела.
Он посчитал необходимым в подробностях напомнить читателю ещё два варианта мотивов «катынских расстрелов», которыми в конце зимы 1940 года мог бы, по его разумению, руководствоваться Сталин. Во-первых, как «пример преступной классовой борьбы» (со ссылкой на безымянного «приятеля», естественно, «убеждённого демократа»). Во-вторых, как «месть за 20-й год» (уже без всякой ссылки). Но сразу же проведённый самим Лисиным скрупулёзный анализ показал, что каждый из этих (ходячих среди «демократов») вариантов «не выдерживает никакой критики». Вступив далее «на зыбкую почву домыслов и догадок», Лисин выстроил третий вариант, как будет показано, не слишком отличающийся по обоснованности от двух уже рассмотренных. Мол, «Гитлеру перед походом к Ла-Маншу… следовало гарантированно обезопасить тыл. И Гитлер, конечно, боялся, что поляки вместо лесоповала окажутся однажды на его территории, развернут партизанские действия и ему прямо в спину внезапно и мощно ударят». Якобы этих «сорок с лишним тысяч польских офицеров» с территории СССР «следовало вернуть на Родину» (а тогда это была уже территория германского генерал-губернаторства), по предположению Лисина, «по тогдашним международным соглашениям». Но, миль пардон, в начале осени 1939-го Гитлер в блицкриге разгромил регулярную польскую армию, не испугавшись французской и бельгийских армий в своём «тылу». Отчего же весной 1940-го он должен был опасаться польских партизан? Каким образом вернувшиеся (очевидно, безоружными) бывшие военнопленные смогли бы молниеносно организоваться и мгновенно вооружиться на территории генерал-губернаторства, контролируемой гитлеровской администрацией? Заметно ли повлияли на устойчивость германского Восточного фронта в 1941-1944 годах боевые успехи «Армии Крайовой» в его «тылу»? Ведь Лисин правильно замечает, что «это и была реанимированная польская буржуазная армия».
Об этих простых, но неизбежно возникающих вопросах он явно не догадывается. Нет, Лисин уверен в том, что по выявленному им убеждению Гитлера, «польские офицеры ни при каких обстоятельствах не должны были вернуться домой». И якобы из-за этого Гитлер предъявил Сталину «безвариантно жёсткий… ультиматум: или немедленный расстрел поляков или немедленный разрыв дипломатических и всех торговых отношений». В случае отклонения «ультиматума» Лисину мерещится кошмарная картина того, как «эшелоны с войсками и техникой, нацеленные на Париж, будут немедленно переориентированы на Москву и перегнаны к нашим границам. А эскадрильи бомбардировщиков будут немедленно подняты в воздух с приказом тотальных бомбёжек наших приграничных городов». Не позавидуешь тому государству, в котором Лисин согласится занять пост главнокомандующего. В 1914-м кайзер повелел перенести главный удар с Франции на Россию. Но его генералы смогли объяснить, что попытка поспешного изменения ранее разработанных планов, уже введённых в действие, дезорганизует армию и приведёт к её скорому разгрому. И кайзер всё это тогда понял – он согласился на продолжение развёртывания в духе «плана Шлиффена».
Как с «безапелляционной ясностью» выявил Лисин, «о готовности Германии к большой войне» Сталин знал и одновременно понимал, «что финская (бывшая как раз на излёте) кампания продемонстрировала всю неспособность Красной Армии не то что к большой, но – к любой войне вообще». А посему-де он принял ультиматум Гитлера. Видимо, Лисин всерьёз считает, что в действительности «маленькая, но гордая Финляндия» ту «кампанию» выиграла и продиктовала в Хельсинки мирный договор «Москве». А в знак презрения бросила СССР «жирную кость» в виде Карельского перешейка, района Петсамо и военной базы на полуострове Ханко. Ну, «а озеро Хасан, Халхин-Гол» – это было всего лишь «выявлением наших слабин» Гитлером. От себя Лисин добавляет «на полях: уж если в 41-м году «план Барбаросса» привёл почти к катастрофе, то в 40-м катастрофа была бы неминуема». Сравнительная оценка реальных военных потенциалов СССР и Германии на конец зимы 1940-го и на начало лета 1941-го, а также рассмотрение действительных причин поражений Красной Армии в первые шесть месяцев войны требуют отдельного серьёзного анализа. Здесь же достаточно указать на то, что Лисин совершает распространённую ошибку, которую можно, «по-мужицки», охарактеризовать выражением «крепок задним умом».
Сомнительно, чтобы в начале весны 1940-го «Франция, Голландия и» забытая Лисиным Бельгия считались и, тем более, считали себя «слабодышащими». С фронта их оборона опиралась на долговременные укрепления, а в своём «тылу» они имели дружественную Великобританию. Вряд ли у кого-нибудь были сомнения в способности королевского флота обеспечить скорое прибытие британского экспедиционного корпуса на континент. И победоносный вермахт тогда ещё только в пропагандистских материалах доктора Геббельса мог именоваться непобедимым. Победа в одной Польской кампании 1939 года доказывала не столько мощь вермахта, сколько немощь польской армии в противоборстве с Германией один на один (ибо западные «демократии» не выполнили имевшиеся договорённости). О слабости польской армии свидетельствовал и Освободительный поход РККА в «»схидные» Украину и Белоруссию». Давняя неудача «похода на Вислу» («поражение Тухачевского» под Варшавой) во время войны с «буржуазно-помещичьей» Польшей в 1920-м была вызвана вовсе не мощью тогдашней польской армии. Ошибочно не замечать влияния обильных поставок военного характера из стран Антанты. И особенно ошибочно не учитывать присутствия в Польше военных советников из победоносной французской армии. При этом выявляется правомерность «версии» о несостоятельности бывшего царского поручика и будущего Маршала Советского Союза Тухачевского как полководца по европейским меркам.
Но Лисину представляется более важным попутно зафиксировать свою позицию по «миссии Гесса» (в мае 1941-го). Подобно настоящему «убеждённому демократу», он делает вид, что терзается сомнениями: «лично для себя я до сих пор не уяснил однозначно: закончилась ли она провалом… или же переговоры удались на славу». Избавиться от груза сомнений очень легко. Достаточно возложить на самих англосаксов бремя публичного доказывания того, что «многолетняя задержка с открытием второго фронта» не является «главным успехом миссии Гесса». Пусть пытаются, стараются…
Пренебрежительно оценивая советскую версию Катынского дела, Лисин замечает, что-де «абсурдны (а каким им ещё быть?) скоропалительные выводы комиссии Бурденко: мол, расстреливали из пистолетов «Вальтер» германского производства, а значит – расстреливали немцы». Очевидно, что Лисин слабо знаком с выводами (да и работой) «комиссии Бурденко». Но, оценивая их как «выводы, шитые белыми нитками, которые сыграли на руку нашим врагам», он проговаривается о важном обстоятельстве. У России есть «враги», которые разыгрывают «катынскую карту». Далее Лисин ещё раз проговаривается, что-де «скоропалительность выводов комиссии Бурденко сыграла на руку нашим врагам». После этих откровений Лисину было бы очень уместно предъявить своё доказательство того, что уж его-то версия не играет «на руку нашим врагам» и, по крайней мере, не является «абсурдной». Но он продолжил излагать читателям своё кредо, продекларировав, что-де «нисколько не сомневаюсь, что во второй половине 30-х нами для оснащения спецчастей НКВД были закуплены пистолеты «Вальтер» германского производства. Наши «ТТ» били слишком сильно и поэтому пули слишком часто рикошетили. Нисколько не сомневаюсь, что в катынских расстрелах были задействованы именно эти «Вальтеры» и находились они в руках бойцов именно этих спецчастей». Лисин не указывает модель пистолета и причину этой закупки. Он, похоже, просто не знает, что германская фирма «Вальтер» выпускала отнюдь не единственную модель пистолета, причём – ещё и варианты одной модели под патроны различных калибров. Да, «Вальтеры» были разными и не все «били» одинаково «слабо». Как известно, дульные энергия и скорость пули (а также её начальная скорость) определяются, главным образом, не маркой оружия, а применяемым в оружии патроном. И хотелось бы достоверно знать, а был ли «Вальтер» закуплен на самом деле? Какой именно «Вальтер» и почему такой «Вальтер», а не какой-нибудь «Маузер» аналогичного назначения?
Германская фирма «Маузер» с конца 19 века выпускала пистолет с магазином перед спусковой скобой и деревянной кобурой, которая могла использоваться в качестве приставного приклада. Этот пистолет получил в мире широкое распространение, и в царской России офицерам разрешалось приобретать его вместо револьвера образца 1895 года (системы Нагана). Ещё с советских времён известно (и до сих пор не оспаривается), что в 1926-1930 годах для вооружения Красной Армии и войск ОГПУ фирмой «Маузер» было поставлено до 30 тысяч пистолетов. Тогда был закуплен полицейский образец классического типа пистолета (появившегося на рубеже первого и второго десятилетий 20 века) с относительно коротким стволом (длиной всего 98 мм). В пистолете использовался мощный патрон с торговым обозначением калибра «7,63 мм Маузер» (с указанием длины гильзы патрон фактически описывается как 7,65×25). По этому образцу был выполнен и патрон «ТТ», который обеспечивал дульную энергия более 480 Дж и начальную скорость более 420 м/с. Перед Первой мировой войной фирма «Маузер» выпустила на рынок и пистолеты с магазином в рукоятке под менее мощные патроны двух калибров: 7,65 мм Браунинг (7,65×17) и 6,35 мм. И при возникновении у СССР потребности в большом количестве пистолетов такого типа представляется вполне естественной его массовая закупка у производителя, ранее уже хорошо себя зарекомендовавшего, то есть у фирмы «Маузер». Но Лиcин в качестве вооружения «бойцов спецчастей НКВД» (так он именует исполнителей, палачей) указывает некий пистолет другой фирмы, «Вальтер». Известно, что ею выпускалась модель РР, первоначально предназначенная для линейных полицейских формирований, что отражено в её обозначении (РР – это аббревиатура Polizei Pistole). А также – разработанная на базе этого оперативного пистолета модель РРК (К – от Kriminal), пригодная для скрытого ношения. Выпускались и модификации обеих моделей под малокалиберный (5,6-мм) патрон. Пистолеты как фирмы «Вальтер», так и фирмы «Маузер» состояли на вооружении вермахта во время Второй мировой войны.
Выпуск РР и РРК в ФРГ был возобновлён в середине 1960-х годов, что нашло отражение даже в кинофильмах. И не очень удивительно, что людьми, чуть более Лисина знающими об оружии, была запущена версия, по которой в середине 1930-х годов именно «Вальтер» модели РРК был закуплен в большом количестве в Германии для советских спецслужб. Патрон Браунинга 7,65×17 обеспечивал дульную энергию около 190 Дж и начальную скорость около 280 м/с. По сравнению с «Маузером» (в модификации 1934 года) у РРК масса меньше (на 10%), несколько короче ствол, меньше и ёмкость магазина (7 патронов вместо 8). Но у малокалиберных вариантов (6,35 мм и 5,6 мм) обеих систем магазин вмещал по 9 патронов. Сведущие люди очень доступно объясняют популярность РРК у сотрудников спецслужб разных государств. В частности, пуля не производит шокового действия вследствие малого калибра. При необходимости взятия противника живым РРК можно применить для поражения по конечностям и корпусу. И любому понятно, по каким причинам РРК был табельным оружием женского персонала гитлеровских спецслужб и вооруженных сил.
Нисколько не сомневаюсь, что РРК мог оказаться очень полезным в каких-то ситуациях некоторым категориям контрразведчиков и разведчиков (тайных агентов). Но нисколько не сомневаюсь, что в случае проведения экзекуций РРК не имел преимуществ перед револьвером образца 1895 года (системы Нагана) отечественного производства. Дульная энергия у последнего несколько больше (около 260 Дж), но начальная скорость (около 270 м/с) меньше. Известно, что в 1930-е годы в СССР выпускался и малокалиберный (5,6 мм) вариант этой системы. Как уверяют знатоки оружейного дела, этот наш револьвер нечувствителен к грязи и песку, абсолютно безотказен в боевом применении и безопасен в обращении. Оценить его пригодность (исключительно с технической точки зрения) для массовых расстрелов можно кратко: дёшево и надёжно. Нет никаких хлопот с импортом (за валюту) иностранных боеприпасов и никаких забот из-за износа оружия при интенсивном использовании. Остаётся добавить («на полях») относительно рикошетов, так пугающих Лисина. Понятно возникновение рикошетов в замкнутом капитальном помещении, а какие рикошеты могут быть на расстрельной поляне в лесу рядом с ямой в земле? Даже у представителей польской элиты черепа не могли быть крепче чугуна (в отличие от представителей самозваной «россиянской элиты»). Хотя есть версия, что шляхта имеет иное этническое происхождение, нежели простые поляки. Об этом читателю может (по ассоциации) напомнить размещённая рядом заметка Вячеслава Макеева «Кто вы, западенцы?». Так что, возможно, Лисин ошибался, называя поляков «братьями-славянами, близкими нам по крови, по языку и по духу».
Обращает на себя внимание пристрастие Лисина к одному, не раз упоминаемому им, числу: «сорок с лишним тысяч польских офицеров», просто «сорок с лишним тысяч», «сорок с лишним тысяч пленных поляков». Сразу же вспоминаются «перестроечные» сорок тысяч командиров РККА, «репрессированных» (подразумевалось, уничтоженных) в годы так называемого «Большого террора». Среди них, как оказалось, подавляющее большинство не были уничтожены и даже не были «жертвами политических репрессий». Очередное сакральное число «демократии»?
Статья Лисина обнаруживает только его слабое представление обо всём том, о чём он решается рассуждать (как по общим военно-стратегическим вопросам, так и по конкретным военно-техническим). Возможно, более всего Лисина влекло желание и волновала возможность (по результатам своих штудий по истории в изложении «по-демократически») предложить идею, способную ублаготворить (скорее, ублажить) поляков и примирить их («по-демократически») с русскими. Он попытался внушить читателю, что-де расстрелянные польские офицеры ещё «за год до Брестской крепости положили жизни свои на алтарь нашей общей Победы», а потому «Каждый из них – герой России». К сожалению, Лисин не заметил безнравственности своих параллелей. И предложил он «на Смоленской земле воздвигнуть два храма: католический и православный», которые «должны… не уступать величию Храма Христа Спасителя». А «в храмах этих выбить в мраморе имя каждого офицера Катыни». Вряд ли поляков удовлетворит «жирная кость» такого размера. Но главное в том, что Лисин явно не задумывался над судьбой храмов после того, как эта версия будет официально похоронена. Ограничиться ли только сбиванием мрамора со стен? Или взорвать как некогда «Храм Христа Спасителя»? Оба взорвать или же один католический? Таким образом, Лисин сильно ошибается, полагая, что «его сплошные каверзные рассуждения» увели его «от столбового, простого, общепонятного шляха» антироссийской и антисоветской пропаганды.
Источник: Газета «День Литературы». Май 2013. № 5 (199).