О Владимире Владимировиче Наумове.
Писать о Владимире Владимировиче Наумове и просто, и одновременно сложно.
Просто, потому-что он был открыт в общении, ясен и понятен, всегда предельно четко и откровенно, порой даже чересчур, излагал свои мысли, никогда не вилял ни в мыслях, ни в поступках, был душевен с друзьями и внимателен к ним, несгибаем и жесток по отношению к недругам и дуракам. Убедиться в этом мне в свое время представилось немало случаев.
Сложно, потому что его личность, и в далекой молодости выглядевшая далеко не ординарно, стала, когда он начал серьезно заниматься делом всей своей жизни, приобретать все большие масштабы и порой неожиданные оттенки, становясь с течением времени все более и более крупной и великой, а теперь, увы, — отдаленной.
Мы познакомились с В.В. Наумовым, Володей, как его тогда называли (бывало даже и Вовкой), в одной из стран Северной Африки в последние дни августа 1977 г., когда волей судеб и начальства я оказался в одной с ним воинской части. Оба мы были военными переводчиками, Володя — опытным и даже повоевавшим, я — начинающим, разница в годах была незначительной, и мы быстро подружились. Нас, как вспоминается, объединяло многое, прежде всего, любовь к своей стране, ее литературе, истории, стремление знать о ней побольше правды, до которой в те времена достучаться было ой как непросто. Была еще любовь к языку, в данном случае — французскому, поскольку от арабского Володя отошел, как он говаривал сам, по принципиальным соображениям и при первой выпавшей возможности. Мы часто собирались в различных, как говорится, форматах, выпивали — по мере возможностей в мусульманской стране пребывания, почти всегда пели, чаще других — казачьи песни, до которых он был большой охотник. Он неплохо рассказывал всякие истории, был мастером на самые разные анекдоты, которых знал множество, откуда-то доставал новые, и это в отсутствие в те времена Интернета. Сам что ли сочинял, наверное. Словом был душой любой компании.
Главное, что в нем привлекало людей — и тогда, и впоследствии, как мне кажется, — был его сильный характер, если хотите, личность, которая уже тогда проглядывалась сквозь слова, оценки, обычное в те времена для молодых людей ёрничанье по поводу тогдашней правящей системы, ее начальников и ее апологетов. Наверное, сказывались и его физические данные — высокий рост, гордая посадка головы, взгляд «с высоты», громкий и четкий, как говорится, командный голос. Тогда, в самом начале нашей дружбы, я хорошо запомнил фразу, которую Володя часто повторял, что он является русским офицером в шестом поколении и донским казаком — чуть ли ни в двунадесятом — с незапамятных, словом, времен, При всем при том, никакого позерства или дешевой кичливости на этот счет за ним не водилось, он держался предельно скромно и никогда не навязывал своего мнения.
Было что-то еще в нем, тогда не очень уловимое, почему к Володе внимательно прислушивались и мы, лейтенанты и старшие лейтенанты, и люди постарше в званиях и по возрасту — подполковники-полковники. Пару раз мне удалось посидеть на его занятиях, и ей-богу, он своим переводом делал более 90% лекции, которую по конспекту дежурно зачитывал офицер-специалист (по-нашему, переводческому, хабир). Было чему поучиться, и не только с точки зрения языка, который был очень хорошим, даже чересчур в местных условиях. Иногда мне казалось, что некоторые начальствующие деятели, особенно, из политсостава, Володю просто побаивались, стараясь с ним не связываться, даже по мелочам.
А и было из-за чего. Володя вел себя чрезвычайно свободно, мог и на утренней пятиминутке, и на учебе, и даже на партсобрании (тогда за границей оно именовалось профсоюзным) повести дело в неожиданную сторону, а то и выкинуть что-нибудь из ряда вон выходящее, абсолютно фрондерское. Помню, однажды, году в 1978, на каком-то теоретическом семинаре — то ли по Марксу-Энгельсу, то ли по Ленину, то ли по последнему литературному шедевру Л.И. Брежнева, когда всем уже надоело слушать и пережевывать одно и то же, он встал и после короткого вступления на обсуждаемую тему, без перехода, заявил, что кроме всего прочего является сторонником монархии в России и что она, вкупе с православием, является основой российской государственности и представляет единственно возможный выход из кризиса, в котором с 1917 года находится наша страна. Большинство присутствующих обалдело, заметно уменьшилось в размерах в ожидании скандала, как говорится, с оргвыводами, однако наш тогдашний командир, полковник, кстати, тоже донской казак, свел Володины заявления к шутке и сумел замять инцидент, не выведя его за пределы коллектива. Честно говоря, как ему это удалось тогда, не представляю себе и сейчас, в коллективе были политработники и целый ряд «сочувствующих», готовых на все, хотя бы ради продления служебной загранкомандировки.
Что тогда говорить о том, какие «котелки» Володя выкидывал, когда мы рассуждали в своей компании, сидя за стаканом местного вина или пива. Во многом, благодаря ему, я (и не только я, насколько мне известно) стал иначе смотреть на многие события в нашей стране — Октябрьский переворот 1917г., гражданскую войну, события тридцатых годов.
Не могу вспомнить, чтобы мы когда-то с ним ссорились. Впрочем, однажды, ближе к окончанию срока моей двухгодичной командировки, случилось так, что Володя, хорошо зная о моем желании как можно скорее закончить службу в армии и уйти «на гражданку», опять же во всеуслышание заявил, что мечтает оставить меня в вооруженных силах, поскольку, мол, там мое природное место. Возмущению моему не было предела, я его готов был поколотить, тем более что начальство усиленно предлагало мне продлить пребывание, а я столь же упорно отказывался. Наш разлад кончился тем, что больше эта тема не затрагивалась, хотя я знаю, что он остался при своем мнении и изредка напоминал мне об этом позже. Тогда это вызывало у меня совсем другие эмоции, и мы с Володей попросту смеялись над темой.
После возвращения из командировки, почти одновременного, мы продолжали дружить, несмотря на то, что Володя тогда с семьей обосновался в родительской квартире в Орехово-Борисово, а я — на Соколе. Расстояния не слишком пугали, многие праздники встречали вместе, с семьями, малыми детьми, делились успехами и неудачами, которых было поровну. Хорошо помню, как однажды, ближе к девяностым, Володя без звонка ввалился в мою дверь страшно довольный и веселый. «Сделали большое дело» — с порога заявил он и показал небольшую, невзрачного вида брошюру под названием «Авиационный кодекс», первый документ подобного рода в Советском Союзе, как он с гордостью заявил. Это была его конкретная работа, по-моему, сделанная к окончанию второго высшего, юридического образования.
Всегда буду помнить, как зимой 1987 г., когда мне пришлось в срочном порядке менять квартиру, я стал обзванивать своих друзей и знакомых с просьбой помочь. Володя примчался первым и весь день, на морозе, таскал мебель и прочее барахло, умудрившись при этом не разбить, как по итогам переезда сказала моя мать, «ни одного яйца». При этом еще успел подружиться с моим другом и родственником, оказавшимся, как и Володя, авиатором.
В лихие девяностые, когда у большинства из нас жизнь пошла вразнос, Володя «с головой» ушел в казачьи дела (он и раньше говорил, что мечтает только об этом), быстро стал в тех рядах одним из наивиднейших лидеров. У меня хватало своих дел, были трудности и неприятности на службе, общаться приходилось не часто, урывками. Несколько раз, когда он в перерывах между бесконечными командировками находился в Москве, я забегал к нему в кабинет на Калининском проспекте. Володя, сидя на фоне огромного, в рост, парадного портрета Николая II, подробно и очень интересно рассказывал о заботах и проблемах российских казаков, с интереснейшими экскурсами в историю, мало при этом говоря о самом себе. Много позднее, от знакомых, а порой и просто случайных людей мне становилось больше известно о том, чем он тогда занимался на Северном Кавказе, в Чечне, Приднестровье и других местах, как он организовывал казачьи экспедиции в Сербию и другие пылающие точки, где решалась славянская судьба. Очень хотелось бы, чтобы его товарищи по оружию, знающие больше об этом периоде Володиной жизни рассказали о ней. Не знаю, как другие, а я прочел бы такие воспоминания с огромным интересом.
Приезжая изредка к нему на день рождения на дачу в Малино, я видел, сколько туда приезжало народу со всех концов России, вернее, Советского Союза, как приветствовали его казаки с Дона, Кубани, терцы, сибиряки, забайкальцы, черноморцы, казаки из Казахстана, дальнего зарубежья и многие другие. Было видно, что он является неким организационным, притягательным центром, вокруг которого собираются люди самых разных профессий и возрастов из самых различных мест. Наверное, наверняка, этот фактор сыграл свою роль в его трагической гибели.
Чтение соответствующих изданий и газет, в которых появлялись его многочисленные статьи и очерки, подтверждало и то, что Володя являлся и идеологическим центром, остро и оперативно реагировавший на любые актуальные события, происходящие в нашей стране и мире, чьи мысли и выводы вызывали к себе самое серьезное отношение у самых разных сил. С его оценками можно было спорить, не соглашаться, но были точны и искренни, логичны и обоснованы, как правило, хорошо подкреплены фактами и соответствующим анализом. К тому же материалы эти были составлены на хорошем русском языке, что в нашу эпоху всеобщей полуграмотности было моментом немаловажным.
Дальше жизнь нас разнесла в разные стороны, общаться приходилось больше по телефону и через друзей. Тогда, даже за границу, информация о том, как Володя «казаковал» поступала ко мне из самых разных источников. Какой бы она ни была, всегда было приятно слышать о нем, гордиться тем, что делал мой брат и товарищ по военной службе, казачий полковник В.В. Наумов.
О трагической гибели Володи мне стало известно в день его похорон. Тогда, в преддверии очередной командировки, я находился далеко от Москвы, где о мобильной связи уже слыхали, да не очень-то видали. Случайно я дозвонился домой и мой сын «ударил обухом по голове», сказав, что «дядю Володю сейчас хоронят на Головинском кладбище». Доехать туда в этот день не было никакой возможности.
На сороковинах мне удалось побывать и на Головинском, и в казачьей церкви на Ордынке. Я сидел рядом с Ольгой Наумовой, Володиными дочерьми, коллегами и друзьями, слушал как что-то говорили, вспоминал, жалел, пожалуй, более всего о том, что мы так мало встречались в последние годы. Было тревожно и тяжело, в горле торчал жесткий комок.
В августе 2010 г., когда вся Центральная Россия изнывала от пекла и пожаров, Ольга позвала меня в Малино, и я поехал, как и когда-то, на Крюковской электричке с Ленинградского вокзала. Сорок минут в вагонной душегубке тянулись нескончаемо долго — в ожидании встречи с Володей на том месте, где какая-то паскудная, преступная рука оборвала его жизненный путь. Детали происшедшего в тот страшный вечер рассказала мне чуть позже Ольга, а пока я шел по тропинке от станции сквозь небольшой, запущенный перелесок, затем по поселку. Перед поворотом, откуда до Володиной дачи было уже рукой подать, слева у асфальтовой дорожки я увидел небольшой палисадник с православным крестом и надписью о том, что на этом месте погиб полковник В.В. Наумов. Не знаю, как других, меня этот памятник искренне тронул за сердце. Спасибо тебе, Ольга за него, за то, что свято хранишь память о Володе.
Перед сороковинами смерти Володи мне приснился сон, хотя такое бывало нечасто. В белой форме и на белом же коне, очень похожий на генерала М.Д. Скобелева на известной картине Верещагина, он был весел и красив, скакал куда-то вдаль, вздев вверх руку с казачьей нагайкой.
Прости нас Володя, если были перед тобой вольно или невольно виноваты, вечная тебе память.
В. ЧАМОВ, бывший посол РФ в Ливии